Обнаженная натура - Владислав Артемов

Отец Серафим снова заглянул в бумажку и продолжал:

— «Сущность греха не в нарушении этической нормы, а в отступлении от вечной Божественной жизни, для которой сотворен человек…

Всякий грех, явный ли, тайный ли, каждого из нас отражается на судьбах всего мира.

Природа всечеловеческого бытия такова, что каждое отдельное лицо, преодолевая в себе зло, этой победою наносит поражение космическому злу столь великое, что следствия ее благотворно отражаются на судьбах всего мира».

Старушки слушали внимательно и кивали.

После проповеди Родинов подошел благословиться в дорогу.

— И не хочу благословлять, да и ни к чему это, — и, усмехнувшись, добавил: — Все равно скоро вернешься.

— Обязательно, — сказал Павел. — Вряд ли так уж скоро, но, может быть… Весной обязательно.

— Ну и добре, ну и славно! Как Бог даст, как Бог даст…

На улице поджидали его брат Петр, брат Михаил и брат Александр.

— Вот сухариков возьми на дорогу, — брат Петр сунул ему в руки опрятный узелок. — Поминай в молитвах грешного Петра. Прости…

— Бог простит, а я прощаю, — сказал Павел и поклонился. Старичок взял его за плечи и трижды приложился щекой к щеке. То же самое по очереди сделали и брат Михаил, и брат Александр.

— С Богом!

Через минуту Павел Родионов, вышел из церковной ограды и резво пошагал по широкой дороге в мир. Он приготовился к долгому и утомительному пути, поймал, как ему показалось, нужный ритм ходьбы, глянул на часы, засекая время, оглянулся в последний раз на золотые кресты, на белую колокольню, и уже не оборачиваясь больше, стал спускаться с пригорка в лощину.

Печаль и сожаление о чем-то дорогом и утраченном тревожило душу.

Первым делом, едва приехав в Москву, он отправился к полковнику.

— Кузьма Захарьевич, — сказал он. — Дайте мне ключи от старухиной дачи, поеду, вещи свои зимние заберу… Сапоги там у меня резиновые, плащ…

— «Объект» вышел из дома, — доложил ранним утром по рации капитан Раков.

— Добро! — отозвалась рация. — Наконец-то… Неуловимый Джо… Ты, Рак, не выпускай его из виду и двигайся за ним хоть на край света. А то снова заляжет или уедет куда. Не спускай с него глаз! И вообще, действуй по обстановке. Но не спугни, нам надо его крепко зацепить…

— Понял, майор — сказал Раков. — Действую по обстановке.

Капитан Раков вышел из машины, накинул на плечи потертый тощий рюкзак, застегнул серый плащ и двинулся вслед за Родионовым. У метро он нагнал его и шел сзади в двух шагах. Был он в штатском и ничем не выделялся из серой толпы…

Родионов вышел на станции «Барыбино». Народу из вагона выгрузилось немного, — какая-то тетка с неуклюжей тележкой, два подростка, мужик с рюкзаком… Электричка, свистнув, улетела в серую даль.

На платформе стоял железнодорожный служащий в фуражке и синей казенной шинели с золотыми пуговицами, равнодушно позевывал и почесывал щеку.

«Тоже человек, — с какой-то болезненной острой нежностью подумал о нем Павел. — Сейчас сдаст смену, попьет чайку в своей сторожке, в теплом своем насиженном закутке, скажет сторожихе: «Ну ладно, Семеновна, пойду до вторника!» — и с чистой совестью потопает домой, к своим кроликам и курам. А дома встретит его жена, окликнет, приподняв голову с подушки: «Ты, что ли, Петрович?» «Я, я…» — ворчливым голосом отзовется Петрович. «Шанежек поешь. Я вчера шанежек напекла…» А Петрович станет скидывать с плеч свою шинель, думать: «Ох-хо-хо-о…»

Родионов с первого взгляда, по первому общему впечатлению заключил, что Петрович этот наверняка домосед и однолюб, на дороге работает лет сорок, то есть всю свою жизнь, и никуда не сдвинется отсюда.

Он еще раз оглядел железнодорожника с ног до головы, порадовался за русскую провинцию, за ее благословенное постоянство, за косность уклада жизни, за устойчивость и здоровое недоверие ко всякого рода переменам.

Подходя к одноэтажному зданию автостанции, не удержался и еще раз оглянулся на понравившегося ему человека, который по-прежнему позевывал и почесывал щеку. «А на день рождения дарят друг другу вещи крепкие, полезные и нужные в хозяйстве. Зимние ботинки, мясорубку, чайник со свистком… А на юбилеи — графинчик и шесть рюмочек вокруг него. Поставят в сервант за стекло и никогда не тронут с места… Славные люди…»

Несколько человек топталось у кассы, Родионов пристроился в конце очереди.

— Ты крайний? — услышал он мужской голос за спиной и, не оглядываясь, кивнул.

Между тем железнодорожник в фуражке и шинели с золотыми пуговицами, и в самом деле оказавшийся Петровичем, пошел в свою будку, где действительно сидела уже его сменщица, только не Семеновна, а просто Зинка, и разогревала электрический чайник. Петрович долил в кружку со старой заваркой немного воды из чайника, но подумав, отставил кружку в сторону.

— Не понравился мне сейчас один, Зинка, — насупив косматые седые брови, сказал он. — Сильно не понравился. Сошел с поезда, а сам без вещей… И поглядел так злобно, внимательно, у меня прямо меж лопаток засвербело… Столичная штучка… На автостанцию пошел. Пойти последить, куда он сядет, вот что…

— Теперь многие ездят, — отозвалась Зинка. — Что за люди, откуда?.. Бог их разберет. Таймуринчика вон нашего застрелили вчера…

— Ох, злой! — повторил Петрович. — Нехороший. И без вещей. Никаких, то есть, при нем нет вещей. Воротник поднял и пошел на автостанцию. Все-таки погляжу я за ним…

В три минуты уложив зимние вещи в брезентовую, оставленную тут еще весной сумку, Родионов хотел было сразу же двинуться обратно, но какое-то оцепенение снова овладело им. Он постоял у окошка, глядя на облетевшую старую яблоню, затем присел на суконное оделяло. Не заметил, как лег и задремал. Проснулся поздним вечером, протопил печку. Глядел в огонь… Думал. В жизни своей дальнейшей он не находил особенного смысла. Смысл жизни был там — за пределом земного существования. О том же говорит и вера и святые книги. Здесь человек лишь свободно выбирает свою будущую участь. Вариантов всего два — вечное блаженство или вечная мука. Причем, степень и того и другого совершенно не представимая для человеческого воображения. Самая легкая адская мука превышает самую тяжкую земную. И — одна капля рая, попади она в ад, тотчас превратила бы весь этот ад со всеми его страшными и ужасающими муками в такой же рай. Одна только капля этого блаженства. Понятно, что земной человек не может по природе своей вынести это блаженство, погибнет, не хватит никаких сил. Ибо для радости тоже нужны силы не меньшие, чем для перенесения испытаний. Там, куда уйдет душа, совсем иные условия существования, иная среда обитания.

Он глядел в глубину печи на догорающее пламя, где на глазах возникал удивительный и прекрасный мир из рдеющих углей, выстраивались влекущие и загадочные арки и гроты… Там было ярко и празднично. Но поди сунь туда руку в этот волшебный и привлекательный мир, в светлую стихию голубоватых языков пламени и багряных светозарных угольев… Так что, подумалось ему, может быть, и ада самого по себе нет, и Бог не выстраивал этакого концлагеря для грешников, ибо Он никого не хочет наказывать, просто человек неподготовленный, неочищенный, плотской, со страстями, попадая в тот загробный мир, попадает именно в такое вот светлое пламя.