Обнаженная натура - Владислав Артемов

Михаил полгода назад освободился из зоны, куда не раз приезжал отец Серафим и служил в тюремной церкви, выстроенной руками тех же зэков. А освободившись, Михаил не раздумывая поехал прямо сюда, тем более, что раздумывать было особенно не о чем, и ехать тоже было в общем-то некуда, никто его не ждал. Отцу Серафиму как раз какой-то неведомый новый русский подарил потрепанный грузовик и Михаил стал водителем этого грузовика. Водителем, к слову сказать, неважнецким — за полгода он уже три раза навернулся, причем в ситуациях самых безобидных. Где-нибудь в другом месте его давно бы уже погнали в шею, но отец Серафим, единожды благословив человека быть шофером, на том и остановился и ничего не менял. «Господи, помоги!» — крестился всякий раз отец Серафим и отважно садился в кабину, направляясь в очередной рейс по диким дорогам губернии. Объезжал он время от времени зоны, где проповедывал заключенным Слово Божье.

Александр приехал тоже совсем недавно, два месяца назад. «Чудесным образом!» — объяснил сам Александр. Никогда прежде не задумывался он ни о чем подобном, жил себе как все и собирался даже жениться. А тут сестра принесла молитвослов да и позабыла, может быть, и сознательно. От нечего делать, полистав его, Александр наткнулся на молитву Пресвятой Богородице, прочел ее и она ему чем-то пришлась по душе. «Я и еще раз прочел, и еще… А потом как-то она сама собою и выучилась. Я хожу и читаю про себя. Читаю, читаю и хорошо мне, как никогда прежде не было…» И в один прекрасный день задумался сильно Александр, недолго, впрочем, и думал-то — с утра и до обеда. А после обеда вышел во двор и раздал все, что имел тем, кто попался ему на глаза. «Дубленку, телевизор, холодильник, жигули старые… — перечислял он, — а сестре оставил квартиру, и прямиком сюда, к отцу Серафиму». Сестра сперва спорила, ругалась, чуть не прокляла, ей-Богу, а потом ничего, смирилась, и даже довольна была… Они ведь, женщины, как — они с краюшку ходят, а надо сразу. Сказано: «Раздай нищим и следуй за Мной…»

А старичок Петр жил при монастыре уже второй год.

— В курятнике нашел меня отец Серафим, — обращаясь к Павлу сообщил он. — Я в курятнике обитал, из дома-то меня выселили. Прихожу — замок…

Он прервался на секунду, перекрестился на бумажные иконки, приклеенные к стене в углу, пробормотал:

— Прости, Господи, неразумных чад Твоих, не ведают бе, что творят…

Затем снова повернулся к Павлу и продолжал:

— И документы уже у них. Все бы ничего, слава Богу, и в курятнике жить можно, да вот беда — петух меня невзлюбил. Дух, видно, от меня нехороший был, я ведь прикладывался, сильно прикладывался… Осерчал на меня петух этот, а весу в нем пуда два, не совру… Так-то ничего, я с палкой влезу в курятник, он ничего, глазом огненным опалит, поворчит, но не тронет. Видит, что палка, в случае чего… А как задремлю тут он меня и торкнет клювом в самою голову, как кость не проклевал, диву даюсь… Так торкнет бывало аж потемнеет в глазах. Я вскочу, палкой на него, да уж больно верткий был, не зацепишь. Угоню я его в угол и опять на телогреечку свою прилягу, голову прикрою, притрушу сенцом… А он уж тут, ждет, когда засну. Ох, бедовал я с ним! По грехам моим кара мне была, тварь бессловесная восстала на грешника. Зарезали потом петуха этого, мне и жалко было, да и прах с ним…

Родионов рассеянно слушал, сидя на нарах и глядя в окно пустым взглядом. Брат Петр оторвался от своих бумажек, которые он постоянно раскладывал по подоконнику, перебирал, сортировал… Он оторвался от этих своих бумажек, блеснул круглыми стеклышками очков:

— А ты что-то в унынии, брат Павел?

— Полюбил я, брат Петр, девушку, — глухо сказал Родионов, продолжая невидящим взглядом глядеть в окно. — Девицу, по-вашему. Женщину, вернее. Так полюбил, что сил моих нет…

— Блудная страсть! — тотчас объяснил Петр. — А ты вот что… Ты, милый человек, когда страсть эта найдет на тебя, обуяет, ты представь девицу эту в виде неприглядном, каковая она и будет по истечении земного срока. Косточки, шкилет, прах сыпучий… Она и отступит от тебя, страсть блудная…

— Я, брат Петр, все косточки ее люблю…

— Сделай, сделай, как я говорю, сам увидишь как полегчает и отступит…

Родионов поднялся и ничего не сказав, вышел из дома. Он пошел по топкой тропинке на околицу, на низкий и вязкий берег стылой реки. Долго глядел на черный осиновый лес с проблесками берез.

А поздно вечером, после службы стало и вовсе невмоготу. Смертная мука снова неожиданно накатила, ни с того ни с сего, подступила, сжала судорогой горло, и в горле запершило, выступили на глазах слезы. Он повернулся на бок и уткнулся щекой в холодную подушку. «Блудная страсть» — вспомнил он слова Петра и стал представлять Ольгу в виде скелета.

Но как-то они никак не хотели объединяться — Ольга и этот скелет. Ольга живая стояла отдельно и с улыбкой глядела на него, и глаза ее сияли.

Потом картина эта вытеснилась и проявился чей-то посторонний скелет. Скелет этот стоял на металлическом длинном штативе в углу кабинета по зоологии и физиологии. У скелета был зажат окурок в зубах, к проволочным крючочкам на плечах прикреплены были ноги, а там, где должны были крепиться к тазу берцовые кости, прицеплены были руки… И опять пропал школьный кабинет зоологии.

На мосту через Яузу стояла Ольга и глядела в воду.

— Сегодня уеду, отец Серафим, — объявил Павел перед началом утренней службы.

Отец Серафим подвел его к распятию, долго читал молитвы, осенял крестом и подносил этот крест к устам Родионова, потом велел обойти храм и приложиться ко всем иконам. Брат Петр, стоя на коленях читал вслух утреннее правило, брат Михаил посапывал в своем укромном запечье, шла своим чередом обычная служба.

Родионов вдруг понял, как трудно ему будет прощаться со всеми, как привык он и к этим трудным службам, которые уже перестали быть утомительными и скучными, как на удивление скоро приспособился он к этой бедной и простой, расписанной по часам жизни. Он вдруг понял, что нигде не было так хорошо и ясно его душе, и вряд ли будет где-нибудь еще.

Незаметно и нечувствительно пролетели часы службы, а когда отец Серафим произносил проповедь, вслушавшись, Родионов понял, что проповедь эта обращена исключительно к нему, слишком непохожа была она на все предыдущие, слишком непроста и, произнося ее, отец Серафим время от времени поглядывал в бумажку, чего никогда прежде не делал.

— «…Сила любви, — говорил отец Серафим, — велика и победоносна, но не до конца. В человеческом бытии есть некая область, где даже любви положен предел, где даже она не достигает полноты власти. Что же это такое?

Свобода.

Свобода человека подлинно реальна и настолько велика, что ни жертва Самого Христа, ни жертва всех, пошедших вслед Христу, не может с необходимостью привести к победе.

Господь сказал: «Когда Я буду вознесен от земли (то есть распят на кресте), то всех привлеку к Себе». Так любовь Христова надеется всех привлечь к себе и потому идет до последнего ада. Но даже на эту совершенную любовь и совершенную жертву кто-то может ответить отвержением даже в плане вечном и сказать: а я не хочу. Это страшная возможность свободы…»