Плач к Небесам - Энн Райс

Тонио смотрел на него взглядом, полным любви, но непроизносил ни слова. Маэстро пробежал пальцами по изящно расписанной крышкеклавесина, и Тонио было очень приятно заметить, что капельмейстер дорожитподарком.

— Ну что, теперь ты снисходительнее относишься кмаленькой шутке, что мы сыграли с тобой у графини? — поинтересовалсямаэстро. — Я надеялся, что так и будет.

Тонио лишь улыбнулся. Снисходительнее, да, снисходительнее.

Но его лицо дрогнуло от боли, и он не знал, заметил ли этоКавалла. Но маэстро, конечно же, внимательно наблюдал за ним.

— О чем ты думаешь? — спросил его Кавалла. —Скажи мне.

— Ничего серьезного, — мягко ответил Тонио. —Я думаю о том же, о чем думают все, покидая вас — Увидев вопросительноевыражение на лице маэстро, Тонио признался: — Я боюсь провала в Риме.

И отвел взгляд, поняв, что слукавил. Его тяготило нечтобольшее. То, что имело отношение к жизни вообще и к тому, что жизнь можетпредложить ему, и к тому, что он слишком сильно этого хотел и слишком многоехотел бы забыть.

Три года назад он дал сам себе обещание, что будет петьтолько для собственного удовольствия. Как наивно теперь это звучало, какимглупым казалось.

Теперь он намеревался стать лучшим певцом Италии. Он хотел,чтобы Гвидо написал лучшую из опер, какую когда-либо слышали люди. И боялся,боялся за них обоих и не мог справиться со страхом. Он спрашивал себя, боялсяли он всегда, с того самого момента, как узнал, что же ему оставили, или же егострах был так силен, что ему пришлось изобрести другую, не столь высокую цельжизни.

Он смутно вспомнил о своих прежних намерениях и о своейненависти, о своих мрачных обетах.

Но жизнь была заманчивой ловушкой, и теперь единственным, очем он думал, оставалась именно жизнь. Ему отчаянно захотелось оказаться вкарете, на пути в Рим.

Гвидо был так возбужден, что не особенно вникал в его заботыи волнения. Днем и ночью он писал теперь сцены для оперы. Он постоянно что-тобурчал себе под нос, а временами, отрываясь от работы, смотрел на Тонио, и тотчувствовал, что их объединяет общее смешанное чувство страха и приятноговозбуждения.

— Ты не провалишься, — ласково сказал маэстроКавалла. — Я бы не отпустил тебя, если бы не был уверен, что тысправишься.

Тонио кивнул, не отрывая взгляда от перевитой плющом арки.Многие, слишком многие покидали этот дом с надеждами, с благословением маэстро,а возвращались понурые и униженные, как побитые собаки.

«Но неужели хоть кто-нибудь из них чувствовал поражение так,как мы чувствуем его, — думал Тонио, — мы, кого так унижали и мучилиради этого мгновения успеха?» Он ощущал себя одним из этих певцов, он всебольше осознавал свою принадлежность к братству тех, кто, как он знал, всегдастоял на его стороне.

И тем не менее, когда он услышал, что маэстро подошел ближе,и заметил, что Кавалла чем-то встревожен и его одолевают грустные думы, мыслиТонио вдруг приняли другой оборот.

А что, если его ждет триумф? А что, если все будет так, какон себе это воображал, и публика стоя устроит ему овацию? Лишь на секунду онпредставил себе, что это произойдет и он одержит неоспоримую победу, и передним вырисовался путь, который начнет разматываться с этого момента, путь,который можно назвать самой жизнью.

И когда он только представил себе эту жизнь, его охватилужас.

— Господи, — прошептал он и потряс головой,пытаясь прийти в себя.

Капельмейстер тронул его за плечо. Обернувшись, Тониооторвался от своих дум и глянул в лицо маэстро.

Тот и в самом деле был чем-то встревожен.

— Мы должны поговорить, — решительно сказалКавалла. — Пока ты не уехал.

— Поговорить?

Тонио стало не по себе. Прощаться оказалось так трудно. Ноему показалось, что маэстро хочет не просто дать ему доброе напутствие. А потомеще Паоло. Тонио знал, что не может оставить Паоло.

— Я как-то сказал тебе, — начал маэстро, —что знаю о произошедшем с тобой.

— А я сказал вам, — резко ответил Тонио, —что не знаете. — Он почувствовал, как в нем закипает прежний гнев, ипостарался успокоиться.

Но Кавалла продолжал:

— Я знаю, что все эти годы ты был терпелив по отношениюк тем, кто послал тебя сюда...

— Вы не знаете ничего, — Тонио изо всех силпытался сохранять вежливость. — И почему вы говорите об этом именносейчас, хотя до сих пор молчали?

— Повторяю: я знаю. И все знают. Ты думаешь, мы тут вседураки? И смыслим только в театральных сюжетах? Я знаю. И всегда знал. И язнаю, что сейчас у твоего брата в Венеции растут двое здоровых сыновей. Я знаютакже, что ты никогда не подсылал к нему наемных убийц. На Венето не было нималейших слухов о таких попытках.

Тонио ощущал эти слова словно удары в лицо. Три года он неговорил об этом ни с кем, и теперь все, что он скрывал, было высказано вслух.

Он знал, что гнев совершенно преображает его. И сказал какможно более холодно и грубо:

— Не говорите со мной об этом!

Но маэстро не замолчал.

— Тонио, я знаю также, что днем и ночью этого человекаохраняет банда отъявленных головорезов, которых он нанимает. По слухам, ониникогда, даже в его собственном доме, не отходят от него дальше чем нарасстояние его голоса.

Тонио двинулся к двери.

Но маэстро перехватил его и заставил остаться. Какой-то мигсила воли этого человека боролась с силой воли юноши, и потом Тонио, дрожа отярости, уступил.

— Зачем нам ссориться? — мягко спросил он. —Почему мы не можем просто обняться и попрощаться?

— Но мы не ссоримся, — возразил Кавалла. —Просто я сообщаю тебе, что мне известно о твоих намерениях разобраться сбратом. — Он перешел на шепот, приблизившись так, что Тонио почувствовалего дыхание. — Но этот человек поджидает тебя, как паук в паутине. А указо запрете на въезд для тебя превратил всю Венецию в его сеть. Он уничтожиттебя, если ты выступишь против него.