Источник счастья - Полина Дашкова

Пулемётной роте, засевшей в Кремле, в очередной разпредложили сдаться. Революционные солдаты устроили митинг. Снаружи прозвучалонесколько предупредительных выстрелов из миномёта. Это был серьёзный аргумент.Солдаты сдались и согласились покинуть Кремль.

— Не стрелять! Отставить! — кричал полковник Данилов,надрывая горло, когда испуганная толпа серых шинелей появилась в проёмеТроицких ворот.

Мгновение было тихо, и вдруг застрочил пулемёт. Серые шинелизаметались в панике, стали стрелять в ответ, несколько фигур упало. Полковникоттащил от орудия юнкера. Мальчишка, не старше семнадцати, смотрел перед собойбезумными, белыми от гнева глазами.

В ночь с 25 на 26 октября в Петрограде его сестра, в составеженского батальона, защищала Зимний. Когда дворец был занят, её изнасиловалипьяные революционные матросы. Она покончила с собой. Юнкер ещё не мог знатьэтого, но, строча из пулемёта, повторял: «Звери! Убийцы! Вот вам, за Вареньку!Вот вам!»

Дом на Второй Тверской дрожал, звенели стёкла. Гранатырвались так близко, что казалось, ещё взрыв, и крепкие стены не выдержат, домрухнет.

Жильцы бежали в подвал, к дворнику, залезали под кровати,спирит Бубликов сидел в старинном крепком сундуке и пытался собрать экстренноесовещание духов различных государственных деятелей прошлого, от АлександраМакедонского до Екатерины Второй. Духи, вероятно, тоже нервничали, потому чтопри очередном орудийном залпе с потолка в столовой медиума сорвалась люстра.

Михаил Владимирович так резко дёрнулся на диване, такподался весь вперёд, что наступил на свою раненую ногу и взвыл от боли.Одновременно с ним коротко, глухо застонала Таня, оскалила зубы, жилы вздулисьу неё на шее, в глазу лопнул сосуд.

Под оглушительную дробь пулемётов на свет появиласьлохматая, ушастая, с высоким упрямым лбом головка, крепкие плечики.

Ребёнок был крупней и подвижней, чем Зинина девочка. Онродился легко и быстро, закричал в первое мгновение.

— Вот он, наш мальчик, — сказал Федор.

Канонада грохотала. Юнкера наступали. Взяли Брестскийвокзал, электростанции. По всему центру Москвы в домах вспыхнул свет.

Андрюша прыгал, хлопал в ладоши и кричал «ура!».

Няня, счастливо всхлипывая, гасила ненужные керосинки,задувала свечи.

— «То ли дело быть на месте, по Мясницкой разъезжать, одеревне, о невесте на досуге помышлять!» — громко, хрипло дочитывал профессорза Таню «Дорожные жалобы» Пушкина.

Она никого не видела, не слышала, кроме ребёнка. Федорпромокнул салфеткой её влажное лицо, пригладил спутанные волосы. Она как будтоне заметила. Мальчик плакал громким басом. Она дала ему грудь.

Центральные районы Москвы были в руках юнкеров. Большевикинаступали с Ходынки, с рабочих окраин, окружали, палили из тяжёлых дальнобойныхорудий с Воробьевых гор. К ним эшелонами шло подкрепление. Матросы изПетрограда, красногвардейцы из Иваново-Вознесенска.

Юнкера, студенты, гимназисты, отставные офицеры занялиКремль. Их, державших последнюю оборону внутри Кремлёвских стен, в древнемсердце России, назвали Белой гвардией. Гвардия состояла из добровольцев.Профессиональных военных было среди них совсем мало.

Ждали помощи, войск, казаков, верили, что осталось ещёгде-то правительство, надо только наладить связь.

Полковник Данилов знал: помощи не будет. Никакой и ниоткуда.Теперь уж в России нет никакого правительства.

Остров Зюльт (Германия), 2006

Небо никогда не отражалось в этой части моря. Вода былатакой холодной и тяжёлой, что впитывала свет. Если штормило, верхушки волнпенились и казалось, это зеркальный образ мелких быстрых облаков. Ветернорд-вест, вечный хозяин острова, гонял облака, как испуганное овечье стадопосвистом кнута, пенил море, гнул деревья, опрокидывал стаканы со свежимисоками на столиках пляжных кафе, рвал из рук газеты.

Никто здесь не купался. Сидели в шезлонгах, дышали йодистымсолёным воздухом, кутались в меха и пледы, смотрели на море, слушали вой ветра,шум волн, крики чаек, ели знаменитых местных устриц в прибрежных ресторанах.

Богатые немцы, выбравшие местом отдыха или всего остаткажизни этот северный остров, искали покоя, уединения, чистого морского воздуха.Здесь не строилось никаких фабрик, были только фермы по выращиванию устриц,старые мельницы, маленькие пекарни. Здесь не любили автомобилей. Остров былнастолько мал, что по нему ездили на велосипедах и ходили пешком.

Старый господин в полотняном шезлонге на берегу ничемособенным не отличался от своих соседей по ледяному пляжу. Разве что ноги егобыли укутаны не клетчатым пляжным пледом, а белым пуховым платком, который онкупил когда-то за копейки в русском городе Оренбурге. Он, как многие на этомпляже, говорил вслух, как будто с самим собой. Но, в отличие от остальныхотдыхающих, не по мобильному, через наушники и микрофон. Не было при нёмтелефона. Речь его звучала странно. Перекрикивая чаек, волны, ветер, старый господингромко, выразительно читал стихи по-русски:

Долго ль мне гулять на свете

То в коляске, то верхом,

То в кибитке, то в карете,

То в телеге, то пешком.

— О, майн гот, опять, — проворчала крепкая высокая немка летпятидесяти, — ну и ехали бы в свою Россию. Теперь что мешает?

Она подошла к старому господину сзади и бесцеремоннонатянула ему на голову детский лыжный шлем с помпонами. Господин сердитопосмотрел на неё и спросил по-немецки:

— Который час?

— Половина пятого. Вам пора обедать.

— Спасибо, Герда. Я поем здесь, на берегу, в ресторане. Иди,скоро начнётся твой любимый сериал.

— Я поняла. Это очень любезно с вашей стороны, Микки.Значит, телятину, брокколи и горячий яблочный штрудель со сливками я должнаотдать соседским псам?

— О чём ты?

— О том, что вы просили меня сегодня с утра для васприготовить. Я старалась, томила телятину на пару, пекла штрудель, взбиваласливки, и все для того, чтобы вы ели туристическую отраву за двести евро? Еслиу вас так много денег, лучше отдайте их бедным. Если вам плевать на ваш чёртовстарый желудок, лучше убирайтесь в свою Россию и пейте там щи с водкой.

— Ладно, не обижайся, — сказал старик, — пойдём. Только всеты путаешь, Герда. У соседей собак нет, ближайший пёс живёт у Кригеров, черезпять домов от нас. Это папильон, размером меньше твоей ладони. Он вряд лиосилит и оценит твой замечательный обед.