Окольный путь - Дэвид Аллен Дрейк

— Это нечто, не правда ли? — весело согласился епископ. — И ты понимаешь, почему верхушка церкви желает, чтобы он там и оставался. И, как я подозреваю, никто из судей в последнее время не возражал против его затянувшейся ссылки.

Епископ посмотрел на македонца.

— Надеюсь, Михаил, твое замечание насчет священнослужителей не относилось ни к кому из присутствующих?

Михаил презрительно фыркнул.

— Не надо со мной играть, — он взглянул на поношенную рясу епископа. — Если ты после нашей последней встречи решил заняться симонией[10], ты в ней не очень преуспел. В одном я уверен: если самый знаменитый грек из всех греческих теологов, Антоний Александрийский, когда-нибудь продаст душу дьяволу, то все живое услышит вой Сатаны, понявшего, как его обманули.

Комнату наполнил смех. Когда он стих, епископ нежно посмотрел на Велисария и Антонину.

— Чуть позднее вы должны обсудить вопрос с Фотием, — сказал он. — Я советую вам начать по-доброму. Исходите из того, что цель должна быть благородной. Я всегда считал такой подход самым надежным. — Он улыбнулся. — Хотя в теологических дебатах, признаюсь, он редко используется.

Михаил снова хмыкнул.

— Редко? Лучше скажи: так редко, как… — он замолчал и вздохнул. — Неважно. У нас нет времени уверять присутствующих в том, что я не имел в виду кое-кого из них, говоря о священнослужителях. — Потом добавил мрачно: — Одни замечания на тему займут целый месяц. Даже при моей немногословности.

Македонец наклонился вперед и показал пальцем на вещь в руке Велисария.

— Расскажи нам, — приказал он.

Когда Велисарий закончил повествование, Михаил откинулся на спинку стула и кивнул.

— Как я и думал. Это не сатанинская штучка. Откуда она появилась, не знаю. Но не из преисподней.

— Иностранец — танцор — не христианин, — неуверенно заметила Антонина — Какой-то язычник. Возможно… не от Сатаны, а… Может, это какая-то древняя черная магия?

— Нет, — твердо заявил Велисарий. — Точно нет. Он — самый лучший человек из всех, кого я знал. И он не язычник. Он… как бы выразиться? Не христианин, нет. Но я знаю вполне определенно если бы у всех христиан была душа этого человека, то все мы уже жили бы в золотом веке.

Собравшиеся в комнате уставились на Велисария. Полководец кивнул.

— Вы должны понять. Я пересказал вам только контуры видения. Я прожил его, всю жизнь, заключенную в эту оболочку.

Велисарий невидящими глазами уставился на стену.

— Он служил мне тридцать лет. Как я уже рассказывал, даже после того, как я предложил ему свободу. Отказываясь, раб просто сказал, что уже один раз, на свободе, потерпел неудачу и поэтому остается у того, кто еще может преуспеть. Но я также потерпел неудачу и тогда…

К всеобщему удивлению Велисарий рассмеялся звонким детским смехом.

— Как я рад, что наконец узнал его имя!

Полководец вскочил на ноги.

— Рагунат Рао! — прокричал он. — Я тридцать лет хотел узнать его имя. Он заявил, что у него нет имени, что он его потерял… когда не оправдал надежд своего народа.

На мгновение лицо Велисария стало старым и усталым.

— «Называй меня просто раб, — сказал он мне. — Это слово подойдет». И так я его и называл, все тридцать лет. — Велисарий покачал головой. — Я согласен с Михаилом. В этом человеке не было зла, ни грамма. Большая опасность, да. Я всегда знал, что он опасен. Это было очевидно. Причем не из его слов или действий — обратите внимание. Он никогда не прибегал к насилию, никогда никому не угрожал, никогда не поднимал голоса, даже на конюхов. Тем не менее все, даже старые солдаты, понаблюдав за ним, понимали: он смертельно опасен. Несмотря на возраст. Все просто это знали, — он весело рассмеялся. — Даже катафракты, которые о себе обычно высокого мнения, следили за языком в его присутствии. В особенности после того, как видели его танец.

Полководец опять рассмеялся.

— О, да! Он умел танцевать! О, да! Самый великий танцор на свете. Он освоил все танцы, которые ему показывали, а после дня тренировки мог станцевать лучше любого другого человека. Его собственные танцы были неподражаемыми. В особенности…

Велисарий замолчал. Внезапно до него дошло — и это стало понятно по выражению лица.

— Так вот что это было.

— Ты говоришь про танец у себя в видении, — напомнил александриец. — Танец, который он исполнил в конце. И что это было? Танец созидания и разрушения?

Велисарий нахмурился.

— Нет. Ну, да, но только созидание и разрушение — лишь фрагменты танца. Сам танец был танцем времени.

Полководец потер лицо.

— Я видел, как он его танцевал. Один раз в Иерусалиме, во время осады.

— Какой осады? — спросила Антонина.

— Осады… — Велисарий махнул рукой. — Осады в моем видении. В прошлом — из моего видения. — Полководец снова махнул рукой и твердым голосом добавил: — Какие-то солдаты слышали о танце времени и захотели его посмотреть. И упросили раба — Рагуната Рао — станцевать его для них. Он станцевал, и это произвело огромное впечатление. Потом они попросили его обучить их танцу, и он ответил: этому танцу научить нельзя. Как объяснил раб, в этом танце нет определенных движений. — Глаза полководца широко раскрылись. — Потому что во время каждого исполнения он танцуется по-новому.

Наконец грани соединились. Это было практически невозможно — настолько чужими оказались мысли, но цель смогла сформулироваться.

Будущее.

—Что? — воскликнул Велисарий. Он огляделся по сторонам. — Кто это сказал?

— Никто ничего не говорил, Велисарий, — ответил епископ. — Никто ничего не говорил, кроме тебя.

— Кто-то сказал «будущее», — уверенно заявил полководец. Он не сомневался. — Кто-то это сказал. Я слышал очень отчетливо.

Будущее.

Он посмотрел на вещь у себя в руке.

— Ты !

Будущее.

Все, находившееся в комнате, окружили полководца и уставились на вещь .

— Скажи снова, — приказал Велисарий.

Молчание.

— Повтори, говорю тебе!

Грани, если бы могли, закричали бы от отчаяния. Задача невыполнима! Разум совсем чужой!

Цель начала разрушаться. Грани, в отчаянии, выпустили в окружающий мир то, что человек сравнил бы с желанием ребенка попасть домой. Глубокое, глубокое, глубокое страстное желание убежища, безопасности, спокойствия и комфорта.

— Она такая одинокая, — прошептал полководец, глядя на вещь. — Потерянная и одинокая. Потерянная… — он закрыл глаза и позволил разуму сфокусироваться на сердце. — Потерянная, как никогда не чувствовал себя ни один человек. Потерянная навсегда, без надежды вернуться. Вернуться домой, который она любит больше, чем какой-либо человек когда-либо любил свой дом.