Excommunicado - Ди Темида

Головокружение настигает замутненный разум, и вместо того, чтобы придумать хоть что-то в ответ, я замечаю лишь то, как сильно меняется официоз в речах Рамиреса на обычный преступный говор, стоит ярости охватить его.

Он резко отнимает руку от шеи так, что я по инерции дёргаюсь назад и плюхаюсь на стул. И садится на своё место, не сводя с меня арктического взгляда.

Я понимаю, что мне нечем крыть. Информация уже у него на руках, и забавно, что ещё минутами ранее я удивлялась, как он собрал все эти факты воедино — отец ему ничего не рассказывал. Такому человеку, как Рамирес, явно не составит труда получить желаемое через иных людей и рычаги давления. Я старательно отгоняю от себя все образы минувшего, но тщетно: в какой-то момент мне даже кажется, что я вижу тени Роджера и нашего сына, Алана, в глубине помещения.

Резко тряхнув головой, я до крошева эмали стискиваю зубы, чтобы снова не разрыдаться.

Надо взять себя в руки, хоть как-то сосредоточиться…

Рамирес неприкрыто шантажирует меня, отбросив в сторону мнимую галантность, но я не могу позволить окончательно растоптать себя. Не для этого я избежала тюрьмы, не для этого втянула тогда в случившееся отца…

Господи, какая же я эгоистка. Ни на секунду не задумавшаяся о том, где именно он будет брать такую сумму, чтобы дело об аварии закрыли как можно скорее, и без намека на моё участие. Я была настолько невменяема, настолько не понимала, что натворила — ведь под порывом хотела отомстить только Роджеру, какого-то чёрта в то утро решившему отвезти Алана в детский сад вместо меня, что попросту наплевала на возможности отца и какие-либо последствия. Когда всё улеглось и осознание обрушилось стихийным бедствием на мою раскорёженную жизнь, я стала собирать себя по кускам, каждый день желая сдохнуть…

Рамирес прав. Я — убийца, и ничем не отличаюсь от тех, кого так рьяно защищают мои коллеги из уголовной практики.

— Мне не из чего возвращать вам долг, — голос дрожит, но звучит безжизненно, когда я наконец разлепляю губы. — У меня нет таких денег. По крайней мере, сейчас, и…

Я собираюсь с духом и смотрю в упор на Рамиреса: лёгкая полуулыбка растягивает его рот, и в карих глазах вспыхивает неуместный энтузиазм, словно и не было вспышки минуту назад. Он тут же перебивает меня, явно услышав то, что ожидал:

— Есть вариант намного интереснее, Джейн, — следом на стол ложится ещё одна папка, молниеносно переданная от Смита хозяину. Более увесистая, с чёрной матовой обложкой. — Я не желаю ждать, пока вы будете пытаться распродать имущество: своё, Эдварда, неважно. Да и навряд ли у вас это получится, с учётом того, что родительский дом в залоге у банка, а ваша зарплата, складируемая в копилку-свинку, будет собираться месяцами, — меня уже не коробят его издёвки вкупе с официальностью: внутри только поглощающее, как чёрная дыра, опустошение. — Мы поступим следующим образом: с завтрашнего дня вы начнёте работать на «Сомбру». Вы ведь специализируетесь на экономических преступлениях, Джейн? Вот и славно. Станете адвокатом компании, будете улаживать наши… финансовые вопросы. И в тот момент, когда я решу, что ваши услуги окупили долг, я отпущу вас.

Едва он договаривает, я начинаю кашлять и понимаю, что из горла так вырывается истерический смех.

— О да… — я запрокидываю голову, надрывно смеясь, и ощущаю, как одновременно с этим слёзы снова начинают скапливаться в уголках глаз. — Ну конечно. Момент, когда вы решите… Это будет бесконечное рабство, сеньор Рамирес, и придётся ждать прихода второго Линкольна[1], чтобы выбраться из него.

Его глаза опасно щурятся, когда он слышит попытку уколоть в моей скачущей от эмоций интонации. Кажется, оценил, но мне всё равно.

Я никогда не стану на него работать.

«Но ты никогда и не собиралась становиться убийцей, Джейн…»

Нет.

Только не это.

Он не отберёт то, что у меня осталось — жалкие остатки достоинства и право выбора.

Свободу.

«Иллюзию свободы. Будь честна хотя бы с собой…» — омерзительный шепот внутреннего голоса, который ничем не заглушить, добивает ещё больше.

Вместо каких-либо слов, Рамирес распахивает папку — плавно и медленно, продлевая тем самым мою агонию — и протягивает мне лежавшую в ней ручку. Я невольно рассматриваю корпус, явно из белого золота, лаконичную надпись: «Visconti», и понимаю, что вот он — финал.

— Лучше тюрьма, чем работа на вас, — хрипло добавляю я: неуверенно, слабо, чувствуя, как мурашки покрывают кожу.

И понимаю, что проиграла. Потому что Рамирес четко распознал моё едва промелькнувшее в произнесённых буквах сомнение.

Пронзающий взгляд моментально загорается огнём триумфа, ведь его обладатель теперь решительно уверен в том, что в тюрьму я как раз-таки не хочу.

[1] Именно Авраам Линкольн подписал указ об отмене рабского труда в Штатах в 1862 году.

Кожа запястья всё ещё помнит холодный металл наручника, хотя он покинул её около часа назад.

За это время я успела сгинуть в котле унижения, костёр под которым с этого дня будет гореть по щелчку пальцев Рамиреса. В его руках не просто моя жизнь. В его руках — моё прошлое, настоящее и будущее.

Пока ознакамливалась с каждым пунктом договора о работе на «Сомбру», который, надо отметить, был составлен очень толково, успела миллион раз упрекнуть про себя отца, что связался с этим чудовищем. Как он вообще собирался возвращать ему эту сумму? Почему взял именно у Рамиреса, когда имел столько влиятельных друзей и знакомых?

Успела прокрутить в голове бесчисленное множество вариантов того, как избавиться от своего нового «босса» и висящего камнем на шее шантажа. И не нашла ни один. Неверный шаг с моей стороны — и я пойду ко дну.

Я оказалась в яме, которую невольно создала собственными руками и цепочкой событий, и впервые в жизни не знаю, как выбраться. Разум закован льдами оцепенения, где не видно ни конца, ни края.

Мы выходим со склада так, словно все втроём приехали сюда по делам. Мысли об оставшемся там распотрошенном теле сверлят дальний угол сознания, не давая покоя. На одеревеневших ногах я двигаюсь вперёд, страстно мечтая о падении метеорита на землю, ведь, судя по всему — это единственное, что могло бы меня спасти от Рамиреса.

Он странно молчалив, не удостаивает меня даже коротким взглядом, что, собственно, логично — я ведь больше никуда не денусь, не сбегу, не позову на помощь, поэтому он не обращает на меня внимания, пока мы вышагиваем до машины.

Смит держится за его идеально прямой спиной, диагонально от меня, замыкающей импровизированную колонну, и в какой-то момент опережает хозяина, чтобы открыть перед ним заднюю дверцу.

Я резко торможу, не дойдя пары шагов. Взгляд цепляется за наполированные хромированные диски, и память тут же даёт сбой, моментально перенастраиваясь с текущего на прошлое…