Пять шагов по облакам - Татьяна Устинова

Жизненно важный механизм застучал еще сильнее, теперь он билв горло и желудок, и от этого мягко подкатила тошнота. Тугой комок тошноты,похожий на скрученную вату.

Волосатый комок скрученной ваты в горле.

Она не станет вспоминать. Она не может вспоминать.

Ей было двадцать пять лет, и она забеременела от него,идиотка. Мало того что забеременела, так еще имела глупость ему об этомсказать.

«Идиотка», — стучал моторчик. «Раззява», — визжал моторчик.

Он требовал сделать аборт, а она отказывалась. Во-первых, онасильно его любила, а во-вторых, мама сказала, что нельзя прерывать первуюбеременность. Это может кончиться плохо. В-третьих, она, романтическая дура,убедила себя, что он тоже ее любит и просто не понимает своего счастья.

Три месяца он не давал ей проходу, настаивал на аборте, и вконце концов, очень удивленная, она сказала ему, что ее беременность не имеет кнему никакого отношения, что она все равно родит и они с мамой и папой…

Моторчик уже не просто трясся, он подпрыгивал изахлебывался, и было ясно, что дальше вспоминать нельзя.

Срок был уже почти четыре месяца, когда Герман явился к нейдомой. Выходной день, родители на даче, и она стала поить его кофе и кормитьватрушкой, которую утром пекла мама, так что пахло на весь дом, а ее невыносимотошнило. Она всегда очень любила запах маминых пирогов, но теперь по утрам еето и дело рвало, и мама уговаривала ее потерпеть, уверяла, что скоро пройдет.

Что он подливал ей в кофе, она так и не узнала, но вдруг ееповело, в глазах поплыли чернота и зелень и еще какие-то невозможные горящиекруги. Она время от времени приходила в себя и опять теряла сознание. Онапомнила его машину — уже в лохматом девяносто пятом году у него был лимузин, —и она вдруг словно сознавала себя в этом лимузине, в пижаме и тапочках,неудобно завалившейся на сиденье.

Он привез ее к себе на дачу. Там ее привязали к кровати исделали аборт, без наркоза и обезболивающих. Она помнила, как возлюбленный иотец ее погибающего ребенка деловито распоряжался, чтобы «тащили на чердак,потому что внизу она все кровищей зальет», и какой-то пьяненький мужчинка, откоторого несло гороховым супом, луком и водкой, лез ей внутрь, ковырялся ичем-то гремел, а она орала и вырывалась, а потом перестала, когда ничего неосталось — ни ее, ни ребенка, только огромная боль, похожая на те самые жуткиекруги в глазах.

Она очнулась не скоро, в крови и грязи, когда уже никого небыло на даче, только глуховатая домработница, которая швырнула ей какие-тоштаны и велела убираться, пока ее не погнали из «приличного дома грязнымитряпками».

— Ошалели совсем, шлюхи! Уж и в дом лезут, шалавы проклятые!Убирайся отсюда, убирайся, кому говорят! Подлегла под мужика, а отвечать нехочешь? Изгваздала мне тут все! Пошла отсюда!..

Никто не стал подавать в суд, и отец, вопреки сюжетукинофильма «Ворошиловский стрелок», не пошел с ружьем убивать ее возлюбленного.

Отец ни о чем и не узнал. Он умер бы, если бы узнал, аМелиссе, тогда еще Миле Голубковой, не хотелось, чтобы из-за нее погиб нетолько ребенок, но и отец.

Ей самой Герман все объяснил.

— Ты дура совсем, — сказал он, покуривая сигаретку. — Нузачем мне твой ребенок? У меня карьера, работа, меня пресс-секретарем в Женевуотправляют, я женюсь в июле. Моя девушка — дочь Филиппова, ну, Филиппова, унего компания «ННН», по телевизору каждый день реклама. А кто тебя знает, вдругты с меня алименты потребуешь или станешь к ней приставать, чтобы она тебе наребеночка давала, а у нас с ней все по-честному, любовь у нас с ней!.. Оназнает, конечно, что я не последний девственник Америки, но детей у меня нет ине было. А ты не трусь, жопастая! Ты себе найдешь автослесаря, или крановщика,или летчика найдешь, и все будет у тебя тип-топ! Поняла, что ли? И не вздумай вмилицию стукнуть. У нас везде свои, и генеральный прокурор вчера у нас на дачесоседскую Маринку щупал! Они с отцом подпили, ну, и куражились по пьянойлавочке, козлы старые! Так что, если проблем не хочешь, сиди тихо и спокойно,получай удовольствие от жизни. И матери своей скажи, чтобы получала. Еслиполезете на меня в открытую, я тебе даже легкой смерти не обещаю. Монтировкамизабьют да еще трахнут по кругу. Каждую. Поняла, жопастая?!

Она долго лечилась, да так и не вылечилась.

Месяца через два из Министерства иностранных дел, в которомона служила и где когда-то начался роман с красавцем и умницей Садовниковым, ееуволили «по сокращению штатов». А потом у нее какая-то сложная болезньсделалась, вроде мозговой горячки, и она еще лежала в институте нервныхболезней на Шаболовке.

С тех пор прошло десять лет.

С тех пор не было ни одной ночи, когда она не просыпалась быот собственного воя, и все ей виделась металлическая кровать с сеткой, ккоторой намертво прикручены ее раздвинутые ноги, и между ними мужик, пахнувшийлуком и водкой, который ковыряется и страшными инструментами убивает ее почтичетырехмесячного ребенка.

Жизнь не кончилась. Жизнь стала совсем другой.

— Кто на Петербург? — истошно закричала рядом тетка в синемплаще и с рацией, которую она смешно держала под мышкой. — Проходим, кто наПетербург! Сюда проходим!

— Дурдом! — пробормотал лидер партии «Россия Правая». —Вроде в Европе живем, а орут как в деревне! Ну, вот теперь пошли!

— Ты тоже в Питер?

— Это ты тоже, — сказал он с нажимом. — А я именно в Питер.

Мелисса повесила было на плечо ноутбук, но Садовниковмигнул, кивнул, подскочив охранник и снял ноутбук у нее с плеча. Мелисса недавала, но он все равно снял.

— Позволь уж мне поухаживать. — Садовников галантнопропустил ее вперед.

— Да ведь это не ты ухаживаешь, а твой… прихехешник.

— Кто?

— Здравствуйте! — заулыбалась, увидев Мелиссу, девушка наконтроле. — А вы Синеокова, да? Мелисса Синеокова? Я все ваши книжки прочиталаи передачи смотрю!

— Спасибо вам большое!

— Да какая она Синеокова, она Голубкова! — с веселымглумлением воскликнул рядом Герман. — Не верьте ей, девушка, я это точно знаю!

Девушка посмотрела на него. Мелисса сжала в карманеджинсовой куртки телефон.

Ну, позвони. Ну, позвони же.

Скажи, что ты меня любишь, что я тебе нужна. Что у нас всехорошо.

Ну, пожалуйста.

Они спускались по лестнице, и Герман ее даже под рукупридерживал, кавалерствовал изо всех сил.

— Так как семья? Дети?

— Отлично, а как у тебя? Как твоя жена?