Меч и перо - Асан Кенжебаевич Ахматов

чувствовал себя там неуютно, словно кто-то хотел отнять у него свободу и посадить обратно в колодки. Оседлая и размеренная жизнь была не для него, тем более что дворцы ханов были пропитаны духом человеческих пороков, которые, наверное, являлись неотъемлемой частью этих сооружений. Этот дух витал повсеместно, словно испорченный затхлый воздух в непроветриваемых помещениях, что наводило на Чингисхана безмерную тоску по степям Монголии. И его тянуло в жилище кочевника, где всё было просто, без дворцовых пышностей. В юрте он чувствовал себя свободным, и ничто там не стесняло его сущность. Роскошь и богатство – вот что не даёт оседлому человеку свободу. А где богатство, там человек хочет иметь и власть. А где власть и богатство, там живёт предательство и коварство. Вот почему кочевник меньше подвержен этим соблазнам. Ведь с большим обозом материальных вещей далеко не перекочуешь, и от врагов не скроешься в нужный момент. Чтобы выжить в степи, надо быть всегда в движении, как и сама природа. Он, как тот волк, который, живя в лоне природы, связан с ней невидимой нитью. Берёт от неё совсем немного, потому что лишнее для него становится обузой. Вот почему, наверное, он не мог принять жилища оседлых. И сейчас, представ перед своей судьбой, он был счастлив, что жизнь даровала ему радость быть кочевником.

Размышляя обо всем этом, Чингисхан вдруг почувствовал, как чья-то невидимая рука сильно сжала в груди его сердце. Мгновение – и сердце великого монгола замерло, потом напряглось, не в силах вытолкнуть очередную порцию поступившей крови из желудочка дальше, чтобы ещё на какое-то время продолжить непростой жизненный путь великого завоевателя. Оно первый раз за всю его жизнь затихло. В глазах гурхана появились круги, в лёгких не стало хватать воздуха. Сразу же в голове правителя возникла мысль о том, что это конец… Чингисхан невольно закрыл глаза и приготовился умереть, успев подумать напоследок: «Как же всё-таки короток путь жизни человека от его рождения до смерти. Но как же длинен его путь в нескончаемом море печалей и страданий».

– Ну, вот и всё… – обратился вслух он к вечному небу. Но не успел закончить свою последнею мысль на земле, как та же невидимая рука словно сжалилась над ним, отпустила его сердце, которое снова учащенно забилось, забарахталось в груди – как тогда, в горах Тянь-Шаня… Но это не придало Чингисхану уверенности. Он-то знал, что получил предупреждение о том, что ему пора, и надо прощаться. Его начало, его родник достиг своей дельты и готов был впасть в бескрайнее море, где его ждало, если верить ученью Шакьямуни, перерождение и новая жизнь.

Не всякому смертному даются такие привилегии: минуты прощания. Чингисхан воспринял этот знак судьбы, как подобает, ведь он относился к славному «Золотому роду», ведущему начало от Бортечоно и Хоомарал – Серого Волка и Каурой Лани, и он был истинным посланником вечного неба. Он избранный и должен подобающе уйти из этого мира, достойно покинуть Землю. Об этом он думал не раз, и вот главный момент настал. Чингисхан ясным взором посмотрел на верную жену Борте, которая третий день не отходила от его ложа, и дал ей понять, чтобы она нагнулась к его устам. Умная Борте в покорности склонилась над ним.

– Я слушаю тебя, Темуджин, ты что-то хочешь мне сказать? – ласково промолвила она, и голос её дрогнул. Это почувствовал и Чингисхан. Но не подал виду, что заметил волнение Борте.

– Мне многое нужно тебе сказать, – начал спокойным голосом Чингисхан. Потом, будто вспомнил что-то важное, добавил: – Только ты теперь меня зовешь Темуджином, – и посмотрел на неё с бесконечной благодарностью.

– Кому, как не мне, звать тебя по имени? Так тебя нарекли при твоём рождении. С этим именем ты пришел в мир…

– С этим именем и должен покинуть этот мир, – добавил Чингисхан. Борте, поразмыслив, продолжила:

– Нет, ты теперь Чингисхан. Человек, сумевший объединить всех монголов и завоевавший все царства на земле. Но для меня ты всегда будешь тем самым Темуджином, которого я впервые увидела в девять лет.

– Ты помнишь, как мы с отцом приехали сватать тебя к уважаемому тестю Дайсичену? – Чингисхан вопросительно взглянул на Борте и чуть заметно улыбнулся. Это вышло у него как-то неуверенно. Было видно, что Чингисхану улыбка далась непросто, с трудом. Гурхан слабел с каждой минутой. Борте же не сразу ответила ему. Сердце её сжалась от тягостных предчувствий… Вдруг она с болью в душе осознала, что эти сокровенные минуты последние для нее, когда она может вести разговор и лицезреть мужа. Впереди её ожидает величайшая потеря из всех потерь, которые у неё были в жизни. Тот маленький Темуджин, которого она с первых минут полюбила всем сердцем, уходил в мир иной. Она закрыла глаза, во рту появилась горечь. Это был горький привкус чего-то неуловимого, безвозвратно уходящего… Тихим голосом она сказала любимому:

– Конечно, помню. Я всё помню. Каждый день, каждый час, каждый миг… – Борте замолчала, будто вспомнила что-то ещё сокровенное, и почему-то засмущалась, как тогда, когда впервые узнала, что её приехал сватать за своего старшего сына Темуджина, Есугей-батыр – хан славного рода Борджигинов. Это было так давно. Сколько воды с тех пор утекло в реках Керулена и Онон. Но она помнила тот день, как сегодня, когда они детьми, взявшись за руки, бежали по степи навстречу ветру. И думала она тогда, что время не властно над их детскими душами, а детство бесконечно. Но детство имеет обыкновение заканчиваться. «Наверное, счастливей поры, чем детство, у человека не может и быть», – успела подумать Борте. Чингисхан, словно догадавшись, о чём думает Борте, сделал вид, что не заметил, как она засмущалась, взял её за руку и продолжил:

– Сколько времени утекло с тех пор по нашей реке жизни…

– Да, достаточно времени, чтобы подвести итоги… – сказала она и осеклась.

– А сколько нами пережито, Борте. Об этом, наверное, знаем только ты и я.

– Да, сколько пережито. Не мне ли об этом знать, мой Темуджин, – промолвила она покорно, и после паузы добавила: – Наверное, пережитого нами хватит на десять жизней, если не больше… – после этих слов она поправила его подушку, чтобы ему было удобно вести с ней разговор.

– Ты тоже думаешь, что мне пора на покой? – покоритель вселенной глянул на неё так, будто речь шла не о смерти, а о чём-то несущественном. Борте продолжала молчать. Она опустила поседевшую голову и промолвила:

– Я не о том думаю, о чём ты. Ты