Река во тьме. Мой побег из Северной Кореи - Масадзи Исикава

Люди вокруг, казалось, вообще не переодевались и не стирали одежду. Не умывались, не ухаживали за собой. Грязь впиталась в их тела.

Время от времени нас проверяли в школе на педикулез. Если ты был грязен, тебя упрекали в неопрятности и презрении к гигиене. Но стоило тебе признаться, что ты ежедневно моешься, как тебя начинали песочить за «японское разложение». Как обычно, ты заведомо оказывался в проигрыше.

Однажды я не вытерпел и сказал одному из своих друзей: «Нам говорят, что мы должны быть опрятными, так? Если они на самом деле хотят, чтобы мы выглядели опрятно, они, напротив, должны требовать от нас ежедневного мытья».

– О чем ты говоришь? Ванна каждый день? Только японский выродок может нести такую чушь, – ответил тот, будто я предложил ему что-то совершенно безумное.

Я был потрясен. Не его мнением, а тоном. Я-то думал, он мой друг. Как у него язык повернулся назвать меня «японским ублюдком»?

Теперь по прошествии стольких лет я понимаю, что люди толком и не понимали оскорбительной сущности этих слов. Для них «японский выродок» было констатацией факта, они так называли всех японцев. Северокорейцам внушили, что все японцы – монстры, и они были обязаны так думать. И честно говоря, я был склонен называть северокорейцев «туземцами». Большинство «возвращенцев» тоже так их называли.

Когда мы не работали в полях, для СДМ КНДР находили другую работу – сбор любых ресурсов – макулатуры, металлолома, резиновых отходов, пустых банок и т. п. Иногда нам приказывали искать отходы, которые могли бы использоваться в танко- и авиастроении. Наши учителя рассуждали о «росте производства танков» или «росте производства самолетов». Нас обязывали ежемесячно сдавать определенную норму вторсырья.

Но в Северной Корее никто не выкидывал ничего, что можно было хоть как-то использовать в хозяйстве. Так что выполнить эту норму было почти невозможно. Но если ты ее не выполнял – а такое случалось постоянно, – то тебе грозил суровый выговор. Причем не только тебе, но и твоим родителям.

Но самым сложным для меня, как это ни странно, было сдавать две положенные кроличьи шкуры в год. Их использовали для пошива армейских шапок и рукавиц, чтобы защитить солдат от морозов. Детей наставляли держать дома кроликов и собирать для них еду по пути в школу. Иных надежных способов добыть эти шкурки в общем-то не было – изловить кролика удавалось очень немногим, да и те счастливчики обычно мясо съедали, а шкурку продавали на крестьянском рынке. И школьникам приходилось приобретать необходимые для сдачи шкуры на рынках. Но одна такая шкурка стоила 4–5 вон – целое состояние, ведь годовой заработок среднего рабочего составлял лишь 70–80 вон.

Разумеется, учителя прорабатывали тех, кто так и не смог вовремя сдать кроличьи шкурки. Хорошо помню их резкое: «Не можешь сдать шкуру, сдавай цемент! Не можешь сдать цемент, сдавай кирпичи!»

Цемент и кирпичи были, конечно, очень ценными строительными материалами. Сдавая определенное количество цемента и кирпичей партийным боссам, учителя вполне могли рассчитывать на благосклонность с их стороны. Вот они и давили на учеников, чтобы те любыми средствами доставали необходимое.

Родители школьников, не успевших сдать вторсырье, обычно подкупали учителей, подсовывая им сигареты или водку. Вот только учителям всегда было мало. Они требовали все больше и больше. Всегда. И школьники, чьи родители не могли осилить эти поборы, боялись показаться в школе.

Зимой мы должны были сдавать определенную норму дров и угля. Некоторые семьи не утруждали себя сбором дров, пользуясь иными способами для отопления. Они заготавливали торф или даже умудрялись воровать электроэнергию для хозяйственных целей. У их детей не было возможности выполнить задания. В результате они бегали по деревне по ночам и крали у соседей дрова и уголь, которые те оставляли без присмотра.

Как только кореец выходил из школьного возраста, он должен исполнять две повинности: трудовую, «внося свой вклад» в производство, и воинскую. Система организации армии в КНДР была основана на «Четырех великих принципах военного строительства» – «вооружить весь народ», «превратить всю страну в крепость», «сделать армию кадровой» и «модернизировать армию». По всей стране формировались различные военные подразделения и разные виды ополчения.

Когда перестал по возрасту подходить для «Союза демократической молодежи», я должен был вступить в какое-либо военное формирование. В моем случае это была Корейская народная армия. Закончив школу, я поступил на военную службу.

Обучение в армии было организовано достаточно профессионально. Мы изучали рытье траншей и занимались боевой подготовкой. Из нас готовили неплохих снайперов. Из солдат сколачивались сплоченные воинские подразделения. Идея состояла в том, чтобы при необходимости провести мобилизацию в кратчайшие сроки. Мы участвовали в учениях 2 раза в год: в самую жаркую и самую холодную пору года. Мы взбирались по горам, в промороженной земле рыли окопы и траншеи. С самого начала я никак не мог понять: почему партия была так одержима тотальной милитаризацией страны?

Как-то после особенно изнурительной пробежки по горам я сказал своему самому близкому другу: «Боже мой! Я больше не могу! Сил никаких не осталось!» Если бы кто-то из секретных сотрудников услышал бы это, меня тут же бросили бы в концлагерь. Не я один жаловался, но это было чрезвычайно опасно.

Я никак не мог понять, почему никто и никогда не задумывался о том, зачем нам всем эта военная «наука». В конце концов я сообразил, что этим людям всю жизнь промывали мозги, с самого раннего детства они ничего не слышали, кроме истеричных лающих команд. В школах и детских садах командовали воспитатели и учителя, потом их место занимали партийные функционеры. И так день за днем и год за годом. Всю жизнь. «Диктатор Южной Кореи развязал Корейскую войну! Он был проамериканским империалистом! Лидером марионеточного правительства! Заокеанским прислужником». В результате милитаризация страны полностью оправдывалась в их глазах. Они были единственными защитниками от империалистических агрессоров, американских или южнокорейских. И любой, кто подвергал сомнению эту непререкаемую истину, автоматически становился контрреволюционером. Провокатором. Предателем.

Если вам подобное покажется сказкой, вам следует вспомнить, что северокорейцы никогда не жили в условиях либеральной демократии. Они в принципе не понимали, что это такое. Мои товарищи знали или слышали только о колониальном господстве Японии и диктатуре Ким Ир Сена. А до этого Корея прозябала в феодальной нищете под управлением монархических династий. Корейцы всегда жили в рабстве – другой жизни они не знали. К тому же у северокорейцев не было возможности сравнить их страну с какой-нибудь другой. Даже когда Ким Ир Сен решался на какой-нибудь особенно жестокий шаг, никто и бровью не вел. «Вспомните времена японского колониального господства!» «Никогда не забывайте о жестокости американского империализма!» Не зная ничего об окружающем мире, молодые северокорейцы легко попались на удочку пропаганды.

Апрель 1964 года. Шел уже четвертый год нашего пребывания в Северной Корее. Стоял трескучий мороз. Апрель – начало весны? Ничего подобного – снегу насыпало по пояс. 15 апреля 1964 года – день рождения Ким Ир Сена и один из самых больших праздников в году. Но в тот год этот день стал самым черным днем для моей семьи.