Ночь печали - Френсис Шервуд

Все уставились на него.

— Книгу, Берналь Диас? — возмутился отец Ольмедо. — Ты плачешь из-за книги? Некоторые умерли.

Выжившие собрались на берегу.

— Где золото? — повторил Кортес.

— На дне озера, — ответил Агильяр. — Многие из наших солдат умерли богатыми.

— Проклятье! Мы вернемся и достанем все золото, до последней монеты, — топнув ногой, Кортес вскинул кулак в воздух. — Нуньес, ты здесь? Ты жив?

— Жив, господин.

Кай держала на руках малышей.

— Ах вот он, наш глашатай, определитель времени! Ты очень важен для нас, muy importante. Владыка времени и кораблей, часовщик и плотник. Послушайте, офицеры мои, у меня есть идея. Мы не уйдем неотомщенными, ни в коем случае. Мы не должны отказываться от наших целей.

Кортес весь намок, волосы облепили его голову. Он не имел ни лошади, ни меча, ни золота, ни земли, ни пищи. Его славная армия была разбита.

— Нуньес, ты построишь в Тласкале корабли, которые можно разобрать, мы перевезем их по суше, соберем вновь и нападем с озера. Мы станем моряками, и, солдаты мои… — вскинул кулак Кортес, — мы постепенно приобретем новых союзников. Тласкальцы, семпоальцы, ксокотланцы, — он оглянулся. — А где индейцы, которые были с нами? Где они?

— Многие умерли, Кортес. Другие… я не знаю.

— Неважно. Мы умножим их ряды. Здесь и сейчас, этим утром, 30 июня 1520 года, говорю я вам: Берналь Диас, не плачь. У тебя будет другая книга. Будут бумага, перья, чернила. Я все помню. Я все тебе расскажу. Более того, ты сможешь описать наш славный крестовый поход, в котором мы принесем Слово Божье и все блага цивилизации этому варварскому народу. Они заплатят за этот бунт. Мы сравняем с землей их город, уничтожим их страну. Мы заберем наше золото, все наше золото. Это наша страна, и она подчиняется Богу и Папе Римскому, королю и закону. Мы отберем эту землю у повстанцев. Новая Испания — это наша Испания.

Никто его не слушал. Солнце поднялось выше, к берегу подплывали новые тела и бились о скалы. Солдаты, лошади, ацтеки, обломки моста… Прилив окрасился багряным. Отец Ольмедо начал молиться вместе с выжившими.

— Это была грустная ночь, ночь слез. Ночь печали, — сказал отец Ольмедо. — Noche Triste.

Если бы у Берналя Диаса была его книга и перо, он написал бы: «30 июня 1520 года, Ночь печали, ночь, полная слез и горя».

Кортес едва мог дождаться того момента, когда молитва окончится, но отец Ольмедо все говорил и говорил, словно им не следовало бежать, спасая жизни. Еще пара слов, и они, собрав все, что осталось, отправятся в путь. С Кортесом оставались его Малинцин, его Нуньес и Альварадо, его Аду, его Агильяр. Жаль, Исла погиб.

— Да, друзья мои, это была горестная ночь, Ночь печали, — вновь начал он, когда прозвучало слово «аминь». — Впереди нас ждет долгий путь.

Влажный песок был усеян телами, с вершины храма неслась барабанная дробь жертвоприношения, казалось, что крови в озере больше, чем воды, но Кортес встал на берегу в ту же позу, что и всегда во время произнесения речей: правая нога впереди, живот втянут, грудь выпячена.

— Мы потеряли многих храбрецов. — Он в пафосном жесте вскинул руки. — Господи, прими их в Царствие Твое! Но я обещаю вам, выжившим, — он поднял вверх палец, словно обращался к восхищенной публике, членам суда, классу школьников, — мы еще вернемся.

Кай переодела младенцев в сухое, перепеленала их и теперь кормила грудью. Отец Ольмедо лежал на спине, как когда-то Франсиско. Агильяр думал о том, что, попав в Веракрус, он сумеет выбраться в Испанию, например, под предлогом того, что нужно отвезти императору письмо, которое напишет Берналь Диас. И как он только мог мечтать о том, чтобы поселиться в Теночтитлане! Аду глядел на Малинцин. Интересно, ее рука теперь всегда будет висеть плетью? Как ее вылечить? Шевеля рукой, Малинцин постанывала. Аду чувствовал ее боль, словно это у него плечо было сломано.

— Мы построим огромную катапульту и станем швырять в город камни. Мы перекроем поставки пищи. Мы заблокируем подачу воды из Чапультепека. Мы заморим их голодом. Мешика умрут от жажды. Мы возьмем их в осаду. Мы сотрем их город в пыль и захватим империю.

— Простите, — вмешался отец Ольмедо. — А нам не пора хоронить мертвых?

— Никогда не бойтесь. Никогда не отступайте. Nunca, nunca. У нас нет времени.

К несчастью, большинство солдат Нарваэса погибли или были смертельно ранены. Кортес слышал барабанную дробь жертвоприношения. Пришло время вырезать сердца. Сейчас по ступеням пирамиды наверх поднимался Ботелло. Бедняга. Франсиско умер в пустыне. Другие тоже погибли. Кортес потерял около четырехсот солдат и индейских союзников. Он не считал. Куинтаваль — этот cobarde de mierda[66]. Франсиско. Ботелло. А теперь и Исла. Как странно, что он умер, добравшись до берега. Но донья Марина была жива и до сих пор держалась на ногах. Она выглядела как мокрая мышь, и одно плечо у нее было приподнято, а второе вывернуто под неестественным углом. Зато какая красивая грудь… А эти большие глаза… сильные ноги… Кортес не хотел бы признавать этого, но Малинцин стала важнейшей женщиной в его жизни, сердцем сердец, королевой.

— Давайте отправимся в путь к побережью. Ацтеки думают, что мы вернемся домой, на Кубу, в Испанию, но наш дом — это империя мешика, и мы вернемся, чтобы заявить о своем праве.

— Кортес, прежде чем мы отправимся… — подошла к нему Малинцин.

— Я знаю, у тебя болит плечо. Вечером я займусь этим. Нужно наложить шину. Может быть, потребуется кровопускание.

— Нет, дело не в этом.

— А в чем? Ты знаешь, что я сбит с толку и мое терпение подходит к концу. Мой табак намок. У нас нет запасов пищи. Нас будут преследовать. Ты хочешь поблагодарить меня за то, что я спас Кай и ребенка? Рад был помочь. Мальчик вырастет и станет настоящим испанским солдатом, а девочка — матерью испанских солдат.

— Я не смогу вернуться с тобой в Теночтитлан, Эрнан.

Кортес ошеломленно взглянул на нее.

— Ты по-прежнему моя рабыня, донья Марина.

— Я не смогу.

— Это наглость, донья Марина. Ты постоянно забываешь свое место. Ты не можешь решать, что ты будешь делать. И не думай. Ты еще не свободна. Я не могу обойтись без тебя, ты же знаешь. — Кортес топнул ногой, и во все стороны полетели брызги.

— Я беременна, Эрнан.

Кортес онемел.

— Я беременна, — повторила она, — estoy embarazada. — Правой рукой она погладила себя по животу. Embarazada. Беременна.

— Ты ждешь ребенка? ¿Un niño?

— Да.

Лицо Кортеса озарила улыбка.

— У меня будет ребенок. Наследник. Сын. — У него была дочка или две на Кубе, и иногда некоторые из его рабынь беременели, но тут речь шла совсем о другом. — Моя кровиночка. Дитя Новой Испании, нового мира. Новая аристократия. Первый родившийся здесь ребенок. Первый христианский мальчик, родившийся и вскормленный в новой стране. Как я рад! Это подходящее время и подходящее место.