Преступление и наказание - Федор Достоевский

– Как это низко! – раздался вдруг громкий голос в дверях.

Петр Петрович быстро оглянулся.

– Какая низость! – повторил Лебезятников, пристально смотряему в глаза.

Петр Петрович даже как будто вздрогнул. Это заметили все.(Потом об этом вспоминали.) Лебезятников шагнул в комнату.

– И вы осмелились меня в свидетели поставить? – сказал он,подходя к Петру Петровичу.

– Что это значит, Андрей Семенович? Про что такое выговорите? – пробормотал Лужин.

– То значит, что вы… клеветник, вот что значат мои слова! –горячо проговорил Лебезятников, строго смотря на него своими подслеповатымиглазками. Он был ужасно рассержен. Раскольников так и впился в него глазами,как бы подхватывая и взвешивая каждое слово. Опять снова воцарилось молчание.Петр Петрович почти даже потерялся, особенно в первое мгновение.

– Если это вы мне… – начал он, заикаясь, – да что с вами? Вуме ли вы?

– Я-то в уме-с, а вот вы так… мошенник! Ах, как это низко! Явсе слушал, я нарочно все ждал, чтобы все понять, потому что, признаюсь, дажедо сих пор оно не совсем логично… Но для чего вы все это сделали – не понимаю.

– Да что я сделал такое! Перестанете ли вы говорить вашимивздорными загадками! Или вы, может, выпивши?

– Это вы, низкий человек, может быть, пьете, а не я! Я иводки совсем никогда не пью, потому что это не в моих убеждениях! Вообразите,он, он сам, своими собственными руками отдал этот сторублевый билет СофьеСеменовне, – я видел, я свидетель, я присягу приму! Он, он! – повторялЛебезятников, обращаясь ко всем и каждому.

– Да вы рехнулись иль нет, молокосос? – взвизгнул Лужин, –она здесь сама перед вами, налицо, – она сама здесь, сейчас, при всехподтвердила, что, кроме десяти рублей, ничего от меня не получала. Каким жеобразом мог я ей передать после этого?

– Я видел, видел! – кричал и подтверждал Лебезятников, – ихоть это против моих убеждений, но я готов сей же час принять в суде какуюугодно присягу, потому что я видел, как вы ей тихонько подсунули! Только я-то,дурак, подумал, что вы из благодеяния подсунули! В дверях, прощаясь с нею,когда она повернулась и когда вы ей жали одной рукой руку, другою, левой, вы иположили ей тихонько в карман бумажку. Я видел! Видел!

Лужин побледнел.

– Что вы врете! – дерзко вскричал он, – да и как вы могли,стоя у окна, разглядеть бумажку! Вам померещилось… на подслепые глаза. Выбредите!

– Нет, не померещилось! И хоть я и далеко стоял, но я все,все видел, и хоть от окна действительно трудно разглядеть бумажку, – это выправду говорите, – но я, по особому случаю, знал наверно, что это именносторублевый билет, потому что, когда вы стали давать Софье Семеновнедесятирублевую бумажку, – я видел сам, – вы тогда же взяли со стола сторублевыйбилет (это я видел, потому что я тогда близко стоял, и так как у меня тотчасявилась одна мысль, то потому я и не забыл, что у вас в руках билет). Вы егосложили и держали, зажав в руке, все время. Потом я было опять забыл, но когдавы стали вставать, то из правой переложили в левую и чуть не уронили; я тутопять вспомнил, потому что мне тут опять пришла та же мысль, именно, что выхотите, тихонько от меня, благодеяние ей сделать. Можете представить, как ястал следить, – ну и увидел, как удалось вам всунуть ей в карман. Я видел,видел, я присягу приму!

Лебезятников чуть не задыхался. Со всех сторон сталираздаваться разнообразные восклицания, всего больше означавшие удивление; нопослышались восклицания, принимавшие и грозный тон. Все затеснились к ПетруПетровичу. Катерина Ивановна кинулась к Лебезятникову.

– Андрей Семенович! Я в вас ошиблась! Защитите ее! Один выза нее! Она сирота, вас бог послал! Андрей Семенович, голубчик, батюшка!

И Катерина Ивановна, почти не помня, что делает, бросиласьперед ним на колени.

– Дичь! – завопил взбешенный до ярости Лужин, – дичь вы всемелете, сударь. «Забыл, вспомнил, забыл» – что такое? Стало быть, я нарочно ейподложил? Для чего? С какою целью? Что общего у меня с этой…

– Для чего? Вот этого-то я и сам не понимаю, а что ярассказываю истинный факт, то это верно! Я до того не ошибаюсь, мерзкий,преступный вы человек, что именно помню, как по этому поводу мне тотчас жетогда в голову вопрос пришел, именно в то время, как я вас благодарил и рукувам жал. Для чего же именно вы положили ей украдкой в карман? То есть почемуименно украдкой? Неужели потому только, что хотели от меня скрыть, зная, что япротивных убеждений и отрицаю частную благотворительность, ничего не исцеляющуюрадикально? Ну и решил, что вам действительно передо мной совестно такие кушидавать и, кроме того, может быть, подумал я, он хочет ей сюрприз сделать,удивить ее, когда она найдет у себя в кармане целых сто рублей. (Потому чтоиные благотворители очень любят этак размазывать свои благодеяния; я знаю.)Потом мне тоже подумалось, что вы хотите ее испытать, то есть придет ли она,найдя, благодарить! Потом, что хотите избежать благодарности и чтоб, ну, какэто там говорится: чтоб правая рука, что ль, не знала… одним словом, как-тоэтак… Ну, да мало ль мне мыслей тогда пришло в голову, так что я положил всеэто обдумать потом, но все-таки почел неделикатным обнаружить перед вами, чтознаю секрет. Но, однако, мне тотчас же пришел в голову опять еще вопрос: чтоСофья Семеновна, прежде чем заметит, пожалуй, чего доброго, потеряет деньги;вот почему я решился пойти сюда, вызвать ее и уведомить, что ей положили вкарман сто рублей. Да мимоходом зашел прежде в нумер к госпожам Кобылятниковым,чтоб занести им «Общий вывод положительного метода» и особенно рекомендоватьстатью Пидерита (а впрочем, тоже и Вагнера); потом прихожу сюда, а тут вонкакая история! Ну мог ли, мог ли я иметь все эти мысли и рассуждения, если б ядействительно не видал, что вы вложили ей в карман сто рублей?

Когда Андрей Семенович кончил свои многословные рассуждения,с таким логическим выводом в заключении речи, то ужасно устал, и даже поткатился с его лица. Увы, он и по-русски-то не умел объясняться порядочно (незная, впрочем, никакого другого языка), так что он весь, как-то разом,истощился, даже как будто похудел после своего адвокатского подвига. Тем неменее речь его произвела чрезвычайный эффект. Он говорил с таким азартом, стаким убеждением, что ему, видимо, все верили. Петр Петрович почувствовал, чтодело плохо.

– Какое мне дело, что вам в голову пришли там какие-тоглупые вопросы, – вскричал он. – Это не доказательство-с! Вы могли все этосбредить во сне, вот и все-с! А я вам говорю, что вы лжете, сударь! Лжете иклевещете из какого-либо зла на меня, и именно по насердке за то, что я несоглашался на ваши вольнодумные и безбожные социальные предложения, вот что-с!

Но этот выверт не принес пользы Петру Петровичу. Напротив,послышался со всех сторон ропот.