Преступление и наказание - Федор Достоевский

Раскольников вошел почти в ту самую минуту, как воротились складбища. Катерина Ивановна ужасно обрадовалась ему, во-первых потому, что онбыл единственный «образованный гость» из всех гостей и, «как известно, черездва года готовился занять в здешнем университете профессорскую кафедру», аво-вторых потому, что он немедленно и почтительно извинился перед нею, что,несмотря на все желание, не мог быть на похоронах. Она так на него инакинулась, посадила его за стол подле себя по левую руку (по правую селаАмалия Ивановна) и, несмотря на беспрерывную суету и хлопоты о том, чтобыправильно разносилось кушанье и всем доставалось, несмотря на мучительныйкашель, который поминутно прерывал и душил ее и, кажется, особенно укоренился вэти последние два дня, беспрерывно обращалась к Раскольникову и полушепотомспешила излить перед ним все накопившиеся в ней чувства и все справедливоенегодование свое на неудавшиеся поминки; причем негодование сменялось частосамым веселым, самым неудержимым смехом над собравшимися гостями, нопреимущественно над самою хозяйкой.

– Во всем эта кукушка виновата. Вы понимаете, о ком яговорю: об ней, об ней! – и Катерина Ивановна закивала ему на хозяйку. –Смотрите на нее: вытаращила глаза, чувствует, что мы о ней говорим, да не можетпонять, и глаза вылупила. Фу, сова! ха-ха-ха!.. Кхи-кхи-кхи! И что это онахочет показать своим чепчиком! кхи-кхи-кхи! Заметили вы, ей все хочется, чтобывсе считали, что она покровительствует и мне честь делает, что присутствует. Япросила ее, как порядочную, пригласить народ получше и именно знакомыхпокойного, а смотрите, кого она привела: шуты какие-то! чумички! Посмотрите наэтого с нечистым лицом: это какая-то сопля на двух ногах! А эти полячишки…ха-ха-ха! Кхи-кхи-кхи! Никто, никто их никогда здесь не видывал, и я никогда невидала: ну зачем они пришли, я вас спрошу? Сидят чинно рядышком. Пане, гей! –закричала она вдруг одному из них, – взяли вы блинов? Возьмите еще! Пивавыпейте, пива! Водки не хотите ли? Смотрите: вскочил, раскланивается, смотрите,смотрите: должно быть, совсем голодные, бедные! Ничего, пусть поедят. Не шумятпо крайней мере, только… только, право, я боюсь за хозяйские серебряныеложки!.. Амалия Ивановна! – обратилась она вдруг к ней почти вслух, – если наслучай покрадут ваши ложки, то я вам за них не отвечаю, предупреждаю заранее!Ха-ха-ха! – залилась она, обращаясь опять к Раскольникову, опять кивая ему нахозяйку и радуясь своей выходке. – Не поняла, опять не поняла! Сидит разинярот, смотрите: сова, сова настоящая, сычиха в новых лентах, ха-ха-ха!

Тут смех опять превратился в нестерпимый кашель,продолжавшийся пять минут. На платке осталось несколько крови, на лбу выступиликапли пота. Она молча показала кровь Раскольникову и, едва отдыхнувшись, тотчасже зашептала ему опять с чрезвычайным одушевлением и с красными пятнами нащеках:

– Посмотрите, я дала ей самое тонкое, можно сказать,поручение пригласить эту даму и ее дочь, понимаете, о ком я говорю? Тут надобновести себя самым деликатнейшим манером, действовать самым искусным образом, аона сделала так, что эта приезжая дура, эта заносчивая тварь, эта ничтожнаяпровинциалка, потому только, что она какая-то там вдова майора и приехалахлопотать о пенсии и обивать подол по присутственным местам, что она впятьдесят пять лет сурьмится, белится и румянится (это известно)… и такая-тотварь не только не заблагорассудила явиться, но даже не прислала извиниться,коли не могла прийти, как в таких случаях самая обыкновенная вежливостьтребует! Понять не могу, почему не пришел тоже Петр Петрович? Но где же Соня?Куда ушла? А, вот и она наконец! Что, Соня, где была? Странно, что ты даже напохоронах отца так неаккуратна. Родион Романыч, пустите ее подле себя. Вот твоеместо, Сонечка… чего хочешь бери. Заливного возьми, это лучше. Сейчас блиныпринесут. А детям дали? Полечка, все ли у вас там есть? Кхи-кхи-кхи! Ну,хорошо. Будь умница, Леня, а ты, Коля, не болтай ножками; сиди, как благородныйребенок должен сидеть. Что ты говоришь, Сонечка?

Соня поспешила тотчас же передать ей извинение ПетраПетровича, стараясь говорить вслух, чтобы все могли слышать, и употребляя самыеотборно почтительные выражения, нарочно даже подсочиненные от лица ПетраПетровича и разукрашенные ею. Она прибавила, что Петр Петрович велел особеннопередать, что он, как только ему будет возможно, немедленно прибудет, чтобыпоговорить о делах наедине и условиться о том, что можно сделать и предпринятьв дальнейшем, и проч. и проч.

Соня знала, что это умирит и успокоит Катерину Ивановну,польстит ей, а главное – гордость ее будет удовлетворена. Она села подлеРаскольникова, которому наскоро поклонилась и мельком любопытно на негопоглядела. Впрочем, во все остальное время как-то избегала и смотреть на него иговорить с ним. Она была как будто даже рассеянна, хотя так и смотрела в лицоКатерине Ивановне, чтоб угодить ей. Ни она, ни Катерина Ивановна не были втрауре, за неимением платьев; на Соне было какое-то коричневое, потемнее, а наКатерине Ивановне единственное ее платье, ситцевое, темненькое с полосками.Известие о Петре Петровиче прошло как по маслу. Выслушав важно Соню, КатеринаИвановна с той же важностию осведомилась: как здоровье Петра Петровича? Затем,немедленно и чуть не вслух, прошептала Раскольникову, что действительно страннобыло бы уважаемому и солидному человеку, как Петр Петрович, попасть в такую«необыкновенную компанию», несмотря даже на всю его преданность ее семейству ина старую дружбу его с ее папенькой.

– Вот почему я особенно вам благодарна, Родион Романыч, чтовы не погнушались моим хлебом-солью, даже и при такой обстановке, – прибавилаона почти вслух, – впрочем, уверена, что только особенная дружба ваша к моемубедному покойнику побудила вас сдержать ваше слово.

Затем она еще раз гордо и с достоинством осмотрела своихгостей и вдруг с особенною заботливостью осведомилась громко и через стол углухого старичка: «Не хочет ли он еще жаркого и давали ли ему лиссабонского?»Старичок не ответил и долго не мог понять, о чем его спрашивают, хотя соседидля смеху даже стали его расталкивать. Он только озирался кругом разиня рот,чем еще больше поджег общую веселость.

– Вот какой олух! Смотрите, смотрите! И на что его привели?Что же касается до Петра Петровича, то я всегда была в нем уверена, –продолжала Катерина Ивановна Раскольникову, – и уж, конечно, он не похож… –резко и громко и с чрезвычайно строгим видом обратилась она к Амалии Ивановне,отчего та даже оробела, – не похож на тех ваших расфуфыренных шлепохвостниц,которых у папеньки в кухарки на кухню не взяли бы, а покойник муж, уж конечно,им бы честь сделал, принимая их, и то разве только по неистощимой своейдоброте.

– Да-с, любил-с выпить; это любили-с, пивали-с! – крикнулвдруг отставной провиантский, осушая двенадцатую рюмку водки.

– Покойник муж действительно имел эту слабость, и это всемизвестно, – так и вцепилась вдруг в него Катерина Ивановна, – но это былчеловек добрый и благородный, любивший и уважавший семью свою; одно худо, чтопо доброте своей слишком доверялся всяким развратным людям и уж бог знает с кемон не пил, с теми, которые даже подошвы его не стоили! Вообразите, РодионРоманович, в кармане у него пряничного петушка нашли: мертво-пьяный идет, а продетей помнит.