Корабль мечты - Лука Ди Фульвио

– Ну, что теперь будем делать? – спросил Тонио.

Он подошел так тихо, что Меркурио его даже не заметил.

Юноша резко повернулся к долговязому и, злобно щурясь, уставился на него.

– Оставьте меня в покое, – прошипел он. – Делайте что хотите.

Повернувшись, Меркурио побежал к «Красному фонарю», таверне, где они жили с Бенедеттой.

– Где она? – спросил он у старика-трактирщика, как и всегда, сидевшего перед входом.

– Кто?

Меркурио с силой пнул его стул, и старик повалился на пол.

– Где она?

– Какое-то время назад она ушла с людьми патриция Контарини. – Трактирщик согнулся от боли и, морщась, потирал локоть.

– Куда?

– Не знаю. – Старик осторожно поднялся и поставил стул на место. – Клянусь… – Он боязливо посмотрел на Меркурио.

Но юноша больше не обращал на него внимания.

Дойдя до моста Риальто, он свернул налево, уселся на пустую бочку из-под вина на Рива-дель-Вин и стал смотреть на проплывавшие мимо лодки. Меркурио думал о Бенедетте, о ее полных губах и белоснежной груди, и вновь у него сперло дыхание, и юношу охватило беспокойство, как прошлой ночью.

«Я не защитил тебя, как обещал Скаваморто», – подумал он, чувствуя себя виноватым.

Ему вспомнилось, как Бенедетта поцеловала его. Как решительно и хладнокровно она следовала своему плану, и все ради того, чтобы Джудитта поверила, будто они любовники. Меркурио объяло смутное предчувствие беды. И страх.

– Вот чаша с вином и миррой, как предлагали Господу нашему Иисусу Христу, когда взошел он на Голгофу, ибо это облегчило бы предстоящие мучения, – сказал патриций Контарини, указывая на тонкостенный бокал, изготовленный лучшими стеклодувами Мурано.

Брат Амадео схватил принесенный слугой бокал с подноса и выпил все до дна одним глотком.

Калека рассмеялся.

– Вообще-то наш Господь отказался утолить свою боль, – он визгливо хохотнул, – но твое решение видится мне мудрым.

Контарини повернулся к камину, где пылал огонь, и подал знак одному из своих людей, затем надел две толстые перчатки из воловьей кожи. Обычно такими перчатками пользовались кузнецы.

Его помощник вынул из камина заостренный металлический прут не толще крупного гвоздя. Прут был накален добела, и потому мужчине пришлось брать его щипцами. Он осторожно передал прут патрицию.

Одна из собак в комнате залаяла.

– Держите его, – приказал патриций.

По два мужчины схватили монаха за руки и прижали его кисти ладонями вверх к поленьям.

Цольфо испуганно прильнул к Бенедетте.

Брат Амадео задыхался от страха, его глаза широко распахнулись. Контарини двинулся к нему с раскаленным железом в руке.

– Держите крепче! – приказал патриций, наклоняясь над левой ладонью монаха.

Два человека, стоявшие от Амадео слева, усилили хватку. Доминиканец инстинктивно принялся вырываться.

– Раскрой ладонь! – рявкнул Контарини.

Монах медленно развел пальцы.

И тогда патриций воткнул раскаленный прут в ладонь Амадео. Послышалось шипение, плоть поддалась, и прут прошел насквозь.

Брат Амадео завопил, корчась от боли. Собаки залаяли. Два пса зарычали, собираясь укусить монаха за лодыжки. Контарини пнул их, и животные, скуля, отпрянули.

Цольфо зажмурился, пряча лицо в складках элегантного платья Бенедетты. Девушка невозмутимо смотрела, как железо проходит сквозь руку монаха. В комнате запахло жженой плотью. И только тогда патриций, удовлетворенно ухмыльнувшись, выдернул прут из раны.

С брата Амадео градом катился пот.

– Ваша светлость… – простонал он. – Прошу вас…

– Молчи! – перебил его Контарини, поворачиваясь к правой руке монаха. – Держите его крепче! – Он увидел, что монах вновь сжал кулак. – Раскрой пальцы!

– Ваша светлость… пожалуйста… не надо… – скулил доминиканец.

– Открой руку! – угрожающе прошипел Контарини.

– Нет, отпустите его! – крикнул Цольфо, метнувшись к патрицию.

Бенедетта даже не шелохнулась. Она не сделала ничего, чтобы остановить мальчика. Кто-то из свиты Контарини ударил Цольфо по лицу, да так сильно, что парнишка с расквашенной губой повалился на пол.

Мальчик поднялся и хотел опять подойти к Бенедетте, но она отступила на шаг.

– Ты испачкаешь мне платье! – напустилась она на него.

Контарини одобрительно посмотрел на девушку, а потом опять повернулся к монаху.

– Все это происходит только потому, что я хочу помочь твоему крестовому походу. Неужели ты не понимаешь, что я желаю тебе добра, как желал добра Господь тому бедняге по имени Франциск Ассизский, когда проявил на его теле святые стигмы? Сейчас никто тебя не слушает, твои слова эхом разносятся над лагуной, и ни один человек не интересуется твоими проповедями против евреев… Но после этой небольшой жертвы люди увидят в тебе святого. И твои слова прозвучат громогласно, словно трубы Страшного Суда. Итак, открой наконец руку!

– Нет, ваша светлость… – в отчаянии проскулил брат Амадео.

Контарини с отвращением поморщился и поднес раскаленный прут к пальцам монаха. Завопив от боли, доминиканец разжал кулак, и патриций с силой пронзил его ладонь, а затем отбросил прут в камин.

– Теперь ты святой, – рассмеялся он.

Свита подхватила его смех. Монаха отпустили. Собаки лаяли – то ли от радости, то ли от предчувствия славной битвы. Два пса набросились друг на друга, и Контарини опять пнул их.

Брат Амадео корчился на полу, его руки дрожали от боли, он не мог пошевелить пальцами. Цольфо подбежал к нему, хотел обнять, но доминиканец оттолкнул его.

Бенедетта смотрела, как Цольфо обиженно забился в угол. «Мы выбрали похожих господ, – подумала она, глядя на Контарини. – Потому что и сами мы похожи».

– Отведите его в комнату и дайте ему столько вина, сколько он захочет, – приказал патриций, указывая на корчащегося от боли монаха. – Ему нужно время, чтобы привыкнуть к своей святости. – Ухмыляясь, он повернулся к Бенедетте.

Та улыбнулась ему в ответ, чувствуя тянущую боль в низу живота. Девушку охватило чувство и омерзения, и похоти.

– Пойдем. – Контарини протянул ей изувеченную руку. – Я предпочитаю не смотреть на страдания, следующие за великими свершениями. От этого у меня портится настроение.

Словно благородная дама, Бенедетта взяла его под руку, и они, чинно шествуя, вышли из комнаты, где все еще витал запах жженой плоти. На пороге Бенедетта оглянулась и посмотрела на Цольфо. Точно бездомный пес, он с жалким видом поплелся за монахом по коридорам палаццо, повесив голову. «Да, мы и правда выбрали похожих господ», – подумала она.