Бабье царство. Русский парадокс - Эдвард Радзинский

Тираж «Трутня» стремительно рос, а «Всячины…» – падал. «Трутень» посмели поддержать другие журналы. И ей пришлось поступить «по-нашему»: она закрыла свою «Всячину», чтобы следом закрыть «Трутень…» Что делать, мрачные российские литераторы оказались не готовы к ее радостной, «улыбательной» сатире…

Но Новиков не захотел понять ситуацию. Пусть его журнал закрыт, но право открыть другой журнал у него осталось. Он не понимал, что право есть, однако пользоваться им не нужно. Он воспользовался. Так появился новиковский «Живописец», где издатель посмел открыть ящик Пандоры – печатно затронуть самую больную для нее тему крепостного рабства. Он опубликовал несколько анонимных зарисовок ужасов крепостничества…

Теперь Новиков мог сказать о себе, как скажет впоследствии Герцен: «Я – боль!» Публицист посмел писать не только о язвах рабства, но и о другой нашей беде – взятках и казнокрадстве. Как справедливо напишет в своих записках о России француз Массон, учитель любимого внука Екатерины, Александра: «От фаворита до последнего чиновника все считают государственную казну своим личным достоянием. И когда чиновник берет казенные деньги на какое-то государственное устройство, он долгом своим считает украсть половину ассигнованных денег».

Императрица помнила о том, что великий Петр с дубинкой, топором и эшафотом не смог победить казнокрадство. Она считала русскую взятку неприкосновенной, как бы частью местного менталитета. Екатерина карала преступления политические, но на воровство и казнокрадство старалась смотреть снисходительно. Это была ее взятка русской бюрократии. Так что Новикову и прочим разоблачителям она отвечала благодушно: «Что ж вы все время о взятках и о взятках, как будто совершенство свойственно роду человеческому!» И потому во время вечерних карточных игр в Эрмитаже, уходя спать, она оставляла играющим вельможам горку бриллиантов, которые те беззастенчиво крали. Она как-то сказала: «Да, меня обворовывают точно так же, как и других». После этой фразы последовало «улыбательное»: «Но это хороший знак – он показывает, что у нас есть что воровать».

«Живописец» был закрыт… С сатирическими журналами она решила окончательно расстаться все в тех же семидесятых. Но Европа уже увидела: в России есть сатира!

Образ Просветительницы, «великого мужа Екатерины» был создан. Блестящая женщина заняла достойное место среди самых просвещенных монархов Европы: Фридрих Великий, австрийский император Иосиф и Просветительница и Воин Екатерина.

В 1769 году, когда только начинался этот просветительский пир с сатирическими журналами, за границу попросилась подруга Дашкова. Точнее, бывшая подруга…

Немало воды утекло с прекрасных дней переворота, немало несчастий обрушилось на голову Дашковой. Умер любимый муж, умер ребенок… Они ушли, остались нужда и подозрительность любимой подруги. Дашкову пытались присоединить сначала к заговору Хитрово, потом – Мировича. Сиятельной подруге явно надоели ее вечное недовольство происходящим, ее уничижительные характеристики любовника Григория Орлова. И Екатерина уже открыто пригрозила ей.

Дашкова сочла за лучшее отправиться в Европу. Как дворянка, на основании закона «о вольности дворянской» она имела право выехать когда угодно и куда угодно. Но как придворная (статс-дама), она должна была получить разрешение Екатерины.

Она написала прошение Императрице о том, что едет в Европу, дабы продолжить образование подросшего сына. Но Екатерина не хотела, чтобы тщеславная подруга, объявленная за границей главным двигателем революции, отправилась туда пожинать плоды. Императрица предпочла не ответить…

Пылкая Дашкова пришла в ярость. На очередном приеме во дворце в присутствии послов она попросила Екатерину разрешить ей уехать в Европу. «Вы можете ехать куда угодно», – холодно ответила Екатерина.

Вот так одна из главных участниц революции покинула Петербург. Это было символично – ведь Революция закончилась.

Как положено очень знатной особе, княгиня Дашкова путешествовала под псевдонимом («княгиня Михалкова»). Целая вереница карет, повозок с лакеями, поварами, сундуками, вечерними и дневными платьями, сковородками и посудой следовала за свободолюбивой аристократкой…

С самого начала путешествия она верна себе. В Германии, в гостинице Данцига, она увидела картину, изображающую одну из битв Семилетней войны. На ней русские сдавались пруссакам. Екатерина Романовна вознегодовала и повела себя очень патриотично и… очень скандально. Ночью мундиры воевавших были ею перекрашены. Теперь на картине пруссаки сдавались русским.

В ней жила ненасытная жажда познания и действия. Во время путешествия метеор по имени Дашкова буквально летал по Европе. Она познакомилась со множеством знаменитостей. В Берлине встретилась с великим Фридрихом. На курорте в Спа, где собиралась знать всей Европы, она – в центре внимания… И вот она уже в Лондоне! С каким восторгом она увидела в Англии свою мечту – монархию, ограниченную конституцией! История сохранила ее восторженный возглас: «Почему я не родилась англичанкой?!»

Она любила свободу! Но любила так, как положено русской княгине. Эта фанатка свободы страстно вознегодовала, когда в Лондонской опере в ее театральную ложу сели две простолюдинки…

Апофеозом путешествия стала Швейцария. Дашкова встретилась с Ним – с Вольтером! Она в – Фернейском замке! Мечта юности сбылась, но… Она только заговорила, как раздался голос Вольтера: «Что я слышу! Даже ее голос – это голос ангела». Она была разочарована – решила, что слышит притворную, приторную лесть. Но это была всего лишь улыбка галантного кавалера. Разговор не получился – Дашкова была слишком патетична для того, чтобы беседовать с великим насмешником.

…Далее – Париж! Там ее ждала встреча с другим кумиром юности – Дени Дидро.

На этот раз ожидания не обманули. Она пишет в воспоминаниях («Записках княгини»): «Дидро, несмотря на упадок своего здоровья, каждый день бывал у меня». Здесь она, как обычно, несколько преувеличила. Как напишет Дидро, они виделись четыре раза. Но зато засиживались далеко за полночь…

Дидро ожидал увидеть молодую красавицу-революционерку. Пришлось разочароваться – она оказалась очень нехороша. Он описал ее: «Дашкова отнюдь не красавица. Небольшая ростом, с открытым и высоким лбом, с полными раздувшимися щеками, с глазами среднего размера, несколько заходившими на лоб, черными бровями и волосами, немного плоским носом, широким ртом, толстыми губами, круглой и прямой шеей, национальной формы, с выпуклой грудью – она далеко не очаровательна; в ее движениях много жизни, но не грации…» Ей было двадцать семь лет, но ему она показалась сорокалетней. Смерть мужа и ребенка, опала, безденежье и, главное, разочарование в любимой подруге сделали свое дело. Однако, побеседовав с ней, Дидро полюбил ее. «Характер ее серьезный, она говорит по-французски свободно; разговор ее сдержанный, речь простая, сильная и убедительная. Сердце ее глубоко поражено несчастиями; и в образе мыслей ее проявляется твердость, высота, смелость и гордость», – записал Дидро. Почитатель Екатерины вынужден был понять, что Дашкова с ее высокими и смелыми мыслями любит и… ненавидит Екатерину одновременно. Думаю, умнейший француз через беседы с Дашковой лучше представил ту, с которой состоял в переписке не один год и которую вскоре увидит воочию.