Античность: история и культура - Александр Иосифович Немировский

к сенаторам, Катон требовал, чтобы они призвали своих жен и матерей к порядку, и шутливо угрожал им судьбою греков, которые, дав своим супругам волю, вынуждены были заниматься женскими делами. Эта угроза говорит о том, что Катон читал комедию Аристофана или знал ее содержание. Но греческого ораторского искусства Катон не изучал и в своих речах не использовал его приемов. Его девиз: «Знай дело, слова найдутся». В отличие от Катона, его современник Гай Лелий, друг Сципиона Эмилиана, прошел греческую школу красноречия. Он прославился своими речами в сенате и выступлениями в суде. Лелий изъяснялся красиво и убедительно, но в его речах не чувствовалось страсти, темперамента, и поэтому ему не всегда удавалось добиться успеха. К тому же речи его звучали старомодно: призывая к восприятию достижений греческой культуры, к новому для Рима образу жизни, Лелий пользовался устаревшими словами.

История. Сохранение памяти о прошлом, так же как и красноречие, с давних пор считалось в Риме занятием, достойным патриция и угодным богам. Оно было в ведении жрецов-понтификов, которые вели из года в год записи, отмечая, не мудрствуя лукаво, кого из сограждан удостоили высшими почестями – избранием в консулы, преторы, цензоры, с кем из соседей вели переговоры, а с кем войны, какие знамения посылали римлянам боги и какие меры были приняты для предотвращения гнева небожителей. Эти записи делались на выбеленных досках (отсюда наше «альбом»), которые выставлялись на форуме для всеобщего обозрения, а потом хранились в храме в назидание потомству. Так что жрецы в свободные от жертвоприношений часы, выдвигая из ряда запыленных досок ту, которая была им нужна, могли узнать, что при таких-то консулах с чистого неба падали камни, а при других консулах на вилле такого-то сенатора родился теленок о двух головах. Непосвященным пользование этими досками воспрещалось.

Когда Рим вышел на мировую арену и римляне не без удивления узнали о существовании у других народов исторических трудов, появилась потребность дополнить погодные записи (анналы) историей. Казалось бы, чего проще! Добудь папирус или пергамент, бери стиль и пиши историю на своем родном языке! Но первый, кому пришло в голову это сделать, столкнулся с непредвиденными трудностями: оказалось, что в латыни, языке, которым он пользовался в быту и, не менее успешно, на форуме и в курии, почти не было слов для обозначения исторических и философских понятий и идей. И пришлось этому римлянину (имя его Фабий Пиктор) воспользоваться для написания римской истории греческим языком. Возникает вопрос, зачем он взялся за это, понимая, что его труд не будет прочитан преобладающей массой сограждан? Скорее всего, история Фабия Пиктора была адресована не читателям-соотечественникам, а сицилийским грекам, союзникам Рима в войне с Ганнибалом. Сам же этот труд, насколько он нам известен по пересказам, не содержал осмысления событий Ганнибаловой войны, а давал лишь их оценку с позиций римлянина, стремившегося доказать, что карфагеняне – это людоеды и чудовища, а римляне – честные и порядочные люди, которым выгодно помочь, не опасаясь каких-либо подвохов с их стороны.

У Фабия Пиктора отыскался последователь, римский сенатор, составивший историю по-гречески уже во время войн Рима с Персеем. Тогда в Риме было уже немало людей, которые знали греческий и могли оценить этот труд. Обращаясь к своим читателям, историк в предисловии просил простить ему ошибки в языке, которым он овладел не в полной мере. Естественно, Катон обрушился на соседа по сенатской скамье со всей колкостью своего красноречия: «Не знаешь языка, зачем пишешь и извиняешься!» Очевидно, именно тогда Катон задумал доказать, что история может быть написана и по-латыни.

Но прежде чем он успел осуществить свое намерение, в Риме появился настоящий историк. И, как и первый римский литератор, – не по своей воле! Правда, его не водили, как Ливия Андроника, по Италии в цепях, не показывали зевакам на триумфальной процессии. Он прибыл на корабле, забитом, как пифос сельдями, такими же, как он, заложниками, но, по воле музы Клио, пожелавшей, чтобы ей поклонялись и в Риме, его не отправили в болота Этрурии, где вскоре погибли почти все остальные пассажиры прибывшего в Остию корабля, а оставили в городе на семи холмах и поселили в доме Эмилия Павла, победителя македонского царя Персея. Этого пленника Рима звали Полибием. Впоследствии Цицерон скажет о нем: «наш Полибий».

Полибий, сын стратега Ахейского союза Ликорты, сам занимавший вторую по значению выборную должность в этом союзе, успевший побывать в качестве дипломата в Египте, потерял все, что имел у себя на родине в Мегалополе, но в варварском Риме он обрел досуг, столь необходимый для осмысления судеб человечества. Оказавшись приближенным к первым людям государства, он получил возможность стать очевидцем таких переломных событий, как разрушение Карфагена, Коринфа, война с Нуманцией. Начальник конницы у себя на родине, Полибий стал в Риме историком, охватившим в своем труде события всего круга земель. Без этого труда, ставшего в Риме недосягаемым образцом, история оставалась бы на уровне анналов или пропагандистского сочинения Фабия Пиктора.

«Всеобщая история» Полибия – ценнейший источник для понимания сложного пути взаимодействия средиземноморских культур (без нее эта глава вряд ли могла быть написана). Как человек и политик, приветствовавший обогащение Рима греческой культурой, Полибий надеялся на то, что и римляне, в свою очередь, будут рассматривать его родину не как «добычу римского народа», а как партнера, пусть и более слабого, но могущего дать победителям и новым владыкам мира то, чего им так не хватало, – культуру и образованность. И здесь его ждало двойное разочарование: римляне оставались потомками вскормленного волчицею Ромула, а его соотечественники, воочию убедившиеся в том, что такое Рим, видели в нем, Полибии, предателя.

В Риме Полибий столкнулся не только с поклонниками греческой культуры, такими, как семья, в которой он жил, но и с влиятельными политиками, которые, подобно Катону, видели во всем греческом угрозу старым добрым нравам и военному могуществу Рима. Слово «философ» было для них ругательством, чтение – пустой тратой времени, наука – надувательством, греческий образ жизни – развратом.

Полибий оказался свидетелем той устроенной претором Аницием драки греческих актеров, о которой уже говорилось выше. Был он очевидцем и другого эпизода, не менее показательного для оценки культурного уровня римлян середины II в. до н. э. Во время разрушения Коринфа легионеры сидели на картинах, шедеврах греческой живописи, играя в кости. Когда полководцу Муммию разъяснили, какова ценность картин, которые он считал размалеванными досками, был дан приказ: «Доски собрать, сосчитать и доставить в Рим. Если хоть одна пропадет, вас малевать заставлю».

Культурные перемены. Эти эпизоды не должны создавать впечатления, что Рим первой