Ангелы и Демоны - Дэн Браун

Некоторое время стояла тишина, а затем старший по званиюгвардеец отдал приказ. Трое солдат поставили фонари на пол, и огромныечеловеческие тени прыгнули на потолок. Освещенные снизу люди двинулись кгробнице. Упершись руками в крышку саркофага со стороны изголовья, ониприготовились толкать мраморную глыбу. Старший подал сигнал, и гвардейцы чтоесть сил навалились на камень. Крышка не шевельнулась, и Виттория вдругпочувствовала какое-то странное облегчение. Она надеялась, что камень окажетсяслишком тяжелым. Ей было заранее страшно от того, что она может увидеть подгробовой доской.

Солдаты навалились сильнее, но камень по-прежнемуотказывался двигаться.

— Ancora,[80] — сказал камерарий,закатывая рукава сутаны и готовясь помочь гвардейцам. — Ora![81]

Теперь в камень упирались четыре пары рук.

Когда Виттория уже собиралась прийти им на помощь, крышканачала двигаться. Мужчины, удвоили усилия, и каменная глыба с каким-топервобытным скрипом повернулась и легла под углом к остальной части гробницы.Мраморная голова папы теперь была направлена в глубину ниши, а ноги выступали вкоридор.

Все отошли от саркофага.

Один из швейцарских гвардейцев неохотно поднял с пола фонарьи направил луч в глубину каменного гроба. Некоторое время луч дрожал, но затемсолдат справился со своими нервами, и полоса света замерла на месте. Остальныешвейцарцы стали по одному подходить к гробнице. Даже в полутьме Витториявидела, насколько неохотно делали это правоверные католики. Каждый из них,прежде чем приблизиться к гробу, осенял себя крестом.

Камерарий, заглянув внутрь, содрогнулся всем телом, а егоплечи, словно не выдержав навалившегося на них груза, опустились. Прежде чемотвернуться, он долго вглядывался в покойника.

Виттория опасалась, что челюсти мертвеца в результатетрупного окоченения будут крепко стиснуты и, чтобы увидеть язык, их придетсяразжимать. Но, заглянув под крышку, она поняла, что в этом нет нужды. Щекипокойного папы ввалились, а рот широко открылся.

Язык трупа был черным, как сама смерть.

Полная темнота. Абсолютная тишина.

Секретные архивы Ватикана погрузились во тьму.

В этот момент Лэнгдон понял, что страх является сильнейшимстимулятором. Судорожно хватая ртом разреженный воздух, он побрел через темнотук вращающимся дверям. Нащупав на стене кнопку, американец надавил на нее всейладонью. Однако ничего не произошло. Он повторил попытку. Управляющая дверьюэлектроника была мертва.

Лэнгдон попробовал звать на помощь, но его голос звучалприглушенно. Положение, в которое он попал, было смертельно опасным. Легкиетребовали кислорода, а избыток адреналина в крови заставлял сердце биться судвоенной частотой. Он чувствовал себя так, словно кто-то нанес ему удар всолнечное сплетение.

Когда Лэнгдон навалился на дверь всем своим весом, емупоказалось, что она начала вращаться. Он толкнул дверь еще раз. Удар былнастолько сильный, что перед глазами у него замелькали искры. Только послеэтого он понял, что вращается не дверь, а вся комната. Американец попятилсяназад, споткнулся об основание стремянки и со всей силы рухнул на пол. Припадении он зацепился за край стеллажа и порвал на колене брюки. Проклиная всена свете, профессор поднялся на ноги и принялся нащупывать лестницу.

Нашел ее Лэнгдон не сразу. А когда нашел, его охватилоразочарование. Ученый надеялся, что стремянка будет сделана из тяжелого дерева,а она оказалась алюминиевой. Лэнгдон взял лестницу наперевес и, держа ее, кактаран, ринулся сквозь тьму на стеклянную стену. Стена оказалась ближе, чем онрассчитывал. Конец лестницы ударил в стекло, и по характеру звука профессорпонял, что для создания бреши в стене требуется нечто более тяжелое, чемалюминиевая стремянка, которая просто отскочила от мощного стекла, не причинивему вреда.

У него снова вспыхнула надежда, когда он вспомнил ополуавтоматическом пистолете. Вспыхнула и тотчас погасла. Пистолета не было.Оливетти отобрал его еще в кабинете папы, заявив, что не хочет, чтобызаряженное оружие находилось в помещении, где присутствует камерарий. Тогда емупоказалось что в словах коммандера есть определенный смысл.

Лэнгдон снова позвал на помощь, но его призыв прозвучал дажеслабее, чем в первый раз.

Затем он вспомнил о рации, оставленной гвардейцем на столикеу входа. «Какого дьявола я не догадался взять ее с собой?!» Когда перед егоглазами начали танцевать красные искры, Лэнгдон заставил себя думать. «Тыпопадал в ловушку и раньше, — внушал он себе. — Ты выбирался из болеетрудного положения. Тогда ты был ребенком и все же сумел найти выход. —Темнота давила на него тяжким грузом. — Думай!»

Ученый опустился на пол, перекатился на спину и вытянул рукивдоль туловища. Прежде всего следовало восстановить контроль над собой.

«Успокойся. Соберись».

Сердце стало биться чуть реже — чтобы перекачивать кровь,ему не надо было преодолевать силу тяготения. Этот трюк используют пловцы, длятого чтобы насытить кровь кислородом между двумя следующими один за другимзаплывами.

«Здесь вполне достаточно воздуха, — убеждал онсебя. — Более чем достаточно. Теперь думай». Лэнгдон все еще питал слабуюнадежду на то, что огни снова вспыхнут, но этого не происходило. Пока он лежал,дышать было легче, и им начало овладевать какое-то странное чувствоотрешенности и покоя. Лэнгдон изо всех сил боролся с этим опасным состоянием.

«Надо двигаться, будь ты проклят! Но куда?..»

Микки-Маус, словно радуясь темноте, ярко светился на егозапястье. Его ручки показывали 9:33. Полчаса до… огня. Его мозг, вместо тогочтобы искать пути к спасению, стал вдруг требовать объяснений. «Кто отключилэлектричество? Может быть, это Рошер расширил круг поиска? Неужели Оливетти непредупредил его, что я нахожусь здесь?»

Впрочем, Лэнгдон понимал, что в данный момент это уже неимеет никакого значения.

Широко открыв рот и откинув назад голову, Лэнгдон сделалмаксимально глубокий вдох. В каждой новой порции воздуха кислорода было меньше,чем в предыдущей. Однако голова все же немного прояснилась, и, отбросив всепосторонние мысли, он стал искать путь к спасению.

Стеклянные стены, сказал он себе. Но из чертовски толстогостекла.