Патриот - Андрей Рубанов

В любом случае, от разума и воли теперь ничего не зависело.

«Я ничего не решаю, – понял он, – теперь решает кто-то другой».

Осознание собственной беспомощности его успокоило.

Наверно, это и есть Бог, подумал Знаев. Тот, кто управляет тобой, когда ты сам уже бессилен.

Сколько бы секунд он мне ни подарил – это будут прекрасные секунды, бескрайние, и, пока они длятся, я буду любить жизнь, всю, и прошедшую, и оставшуюся.

Ему удалось удержаться на следующем гребне. И он увидел впереди свет. Красный огонь. Маленькую светящуюся точку впереди, в открытом пространстве. Слишком далеко, чтобы на что-то рассчитывать.

Красная точка в чёрной бездонной пустоте была красивой, нездешней, слишком яркой, чтобы принять за галлюцинацию.

Он смутно вспомнил, что заметил этот свет ещё на берегу.

Скорее всего, это был корабельный навигационный огонь, – но таких огней, помнил Знаев, на всяком корабле должно быть три: красный по правому борту, зелёный по левому и белый на носу. Почему он видел только красный? Один фонарь ставят на маленьких лодках и катерах, но он – обязательно белого цвета. Таковы правила.

В открытом океане не бывает одиноких красных огней.

Новая волна подняла его, и он, пробивая лбом бешеную пену, опять увидел рубиновую искру.

Слишком далеко.

По контрасту с лучом света ночная темнота сгустилась.

Зачем ты явился ко мне, красный огонь? Чтобы дать надежду? У меня нет надежды, я слишком далеко от берега, я слишком мал, чтобы увидеть меня в бинокль или нащупать лучом радара. Никто не прилетит, не приплывёт. Или ты хочешь довести меня до края отчаяния? Я уже перешёл этот край. Во мне нет ни страха, ни сожаления. Я измотан, и мои железы больше не выбрасывают в кровь гормоны. Я ничего не чувствую.

Возможно, я уже утонул. Захлебнулся и пошёл ко дну, и теперь вокруг – мой личный ад, где я буду вечно болтаться на куске пластмассы меж чёрных водяных гор.

Или это горит красная звезда, упавшая с крыши здания, которое я построил?

Возможно, в это самое время на другом конце шарика люди в оранжевых касках снимают вывеску. Зацепляют звёзды стальными крючьями и опускают краном в кузов грузовика.

Ещё один гребень набух над головой, и, чтобы пробить его, надо было очень постараться; но теперь у Знаева была цель. Он хотел снова посмотреть на красный огонь.

Он теперь был не один: он увидел свет.

Он плыл на этот свет, как рыба, инстинктивно.

«Плыть» в его случае значило – наклонять плечи, пытаясь выровнять доску, или, если получалось, кое-как толкнуть воду онемевшей ногой.

Ноги ещё подчинялись ему, рук он уже не чувствовал; они годились только для того, чтобы держать нос доски.

Но силы ног ещё хватало, чтобы занять правильный курс, и снова перевалить через водяной бруствер, и убедиться, что красный огонь продолжает гореть.

Он не стал ближе или дальше, он не сдвигался на юг или север, он пребывал в той же точке горизонта.

Или это морской дьявол подмигивает красным глазом? Предположим, я не умер, но и не жив, а попал в междурядье, в сумеречную зону, где законы физики не действуют, утопающие не тонут, а со дна океанов поднимаются одноглазые демоны, чтобы сбивать с курса моряков и губить их души. А у меня нет сил даже на то, чтобы пробормотать охранительную молитву. Демон схватит меня, и я не смогу оказать никакого сопротивления.

Вдруг что-то ударило его по щеке. От неожиданности Знаев щёлкнул зубами и едва не прикусил язык. Это был клубок водорослей размером с хороший кулак. Узловатые нити, твёрдые, как леса, прилипли к лицу и на несколько мгновений лишили Знаева возможности видеть и дышать; потом их смыло, но почти тут же новые длинные плети намотались на шею, скользнули ниже и застряли между доской и грудью. Из темноты стали появляться, двигаясь прямо на Знаева, новые и новые космы водорослей, едва торчащие над водой; вскоре они были уже повсюду, огибая доску справа и слева, ударяя в нос, забиваясь под грудь и живот, во все щели между телом и поверхностью доски.

Вынужденная тащить больший груз, доска ушла глубже под воду и почти утратила управляемость.

Вот, оказывается, что меня убьёт, подумал Знаев. Не волны, не ветер и не холод.

Они были в своей стихии, океан приходился им родным домом, они плыли, выполняя свою программу. Оторваться от собратьев в одном месте, проплыть десять миль, или тысячу, и снова прикрепиться ко дну. Если не повезёт – их выбросит на берег и засыплет песком или изжарит солнцем. Если повезёт – они образуют новый подводный лес.

Волна стала длинней и гораздо ниже, и глазам Знаева вдруг открылось почти полмили ровной водной глади, повсюду покрытой водорослями. Может быть, энергию волны погасила именно растительная масса на поверхности. Теперь Знаев оказался словно в болоте. Ветер ослаб. Вода как будто встала, и человеку на доске показалось, что он тоже остановился. Он был сплошь облеплен водорослями, но при этом не тонул, наоборот, на спокойной воде держаться было заметно легче. Сходство с болотом усиливалось. От усталости веки стали падать на глаза, и мир утратил чёткость. Всё время что-то происходит, подумал Знаев, вода – разная, нет двух одинаковых волн или одинаковых гребней. Впрочем, неважно; судя по всему, я уже умер. Я чувствую воду в лёгких и в желудке и водоросли во рту – я бы мог их жевать, если бы имел силы двигать челюстями. Я ничего не слышу и не ощущаю запахов. Руки, ухватившие нос доски, кажутся чужими. Разжать пальцы не смогу, даже если бы захотел. А красный огонь впереди – это, конечно, Харон, старик-лодочник. Мне, правда, нечем ему заплатить. Древние греки совали покойникам в рот монетку. У меня с собой ничего нет. Предложу в уплату доску. Я отдал за неё двести долларов. Если старик берёт деньги – значит, жадный. Попробую уговорить.

Медленно, очень медленно его опускало вниз, в бесконечно длинную чёрную долину, и столь же медленно поднимало на бесконечно пологий холм, и он переваливал верхнюю точку, как будто перелетал. А когда оказывался наверху – если были силы всмотреться и если вода не заливала глаза, – он видел на горизонте красный огонь. И хотя уже не было сил держать курс, красная точка почему-то оказывалась прямо впереди.

Здесь было почти хорошо.

Поверхность океана засветилась и сделалась такой же, как небо, где плотные облака лишь едва пропускали лунное сияние; Знаеву показалось, что мир перевернулся, и его несёт по небу, и если он утонет – то это будет вовсе не движение вниз, а, наоборот, восхождение.

Утонуть в небе – это было совсем не страшно.

Он расслабился и даже заснул на секунду или две, или потерял сознание от усталости – чтобы тут же вернуться, в ту же бесконечную воду. Но и два мгновения забытья освежили Знаева.

– Я ещё живой, – сказал он. – Я ещё здесь.

Он испытал короткий, но чувствительный прилив сил, и с ним вернулось исчезнувшее желание спастись, что-то придумать, найти способ, – но тут же пропало.