Франклин Рузвельт - Георгий Чернявский

В Белом доме Гопкинс жил в небольшой двухкомнатной квартире в юго-восточной части здания. Ему были отведены апартаменты по соседству с Овальным кабинетом, в том числе овеянный традициями кабинет президента Линкольна, в котором тот в 1862 году подписал прокламацию об освобождении негров. Теперь Рузвельт и Гопкинс могли общаться с глазу на глаз в любое время суток.

В противоположном конце особняка находилась резиденция первой леди — гостиная и спальня. В северной части здания располагались помещения для гостей. Коридоры были заняты книжными полками, портретами коронованных особ и других знаменитых личностей. Посетители неизменно обращали внимание на рисунок известной карикатуристки Дороти Маккей, который должен был продемонстрировать широту взглядов и чувство юмора президента. На рисунке были изображены ребенок, написавший мелом на мостовой перед родительским домом слово «Рузвельт», и его старшая сестра, жалующаяся матери: «Уилфрид написал грязное слово».

Президент не принимал решения по поводу участия в выборах или, по крайней мере, не делился им с окружающими до лета 1940 года. Родных и близких, кажется, устроил бы его отказ от новых амбициозных планов.

В июне Рузвельт провел около двух недель в родном Гайд-Парке, главным образом в обществе матери, которая и в 85 лет сохранила грацию и благородные манеры. Она уже не диктовала сыну, как ему следует поступать. Но сам Франклин вроде бы в шутку, но на самом деле с оттенком грусти подчас говорил, что материнский совет ему бы теперь не помешал. Во всяком случае, Сара не раз говорила ему, что была бы довольна, если бы он наконец занялся делами родного имения.

Более определенно высказывалась супруга: Франклин не должен баллотироваться в третий раз, но ему следует найти себе достойного преемника и подготовить его к нелегкой президентской ноше. Рузвельт обдумывал этот вопрос, но не находил подходящего кандидата. Вероятно, он не очень усердно занимался поисками, а скорее оправдывался перед самим собой, перебирая людей из своего окружения и находя в каждом из них те или иные недостатки.

В течение какого-то времени говорили о Корделле Халле в качестве преемника Рузвельта. На одном из вечеров госпожа Халл, сидевшая рядом с президентом, стала жаловаться ему, что супруг не любит говорить речи. «Ну скажите ему, что надо привыкать к этому. Вскоре ему придется произносить их». Но от этой кандидатуры Рузвельт все-таки отказался.

Некоторое время были высоки шансы Г. Гопкинса. Тяжелое состояние его здоровья было хорошо известно, но Рузвельт ссылался на собственное положение инвалида, игнорируя очевидную разницу: за исключением неподвижности он был крепок и вынослив, тогда как Гопкинс мог умереть в любой момент. Большее сомнение вызывала «левая» репутация Гопкинса, которая, правда, сошла на нет во время его работы министром торговли (поговаривали даже о «прирученных им миллионерах»), но всё же большой бизнес и консервативные деятели хорошо запомнили, как Гопкинс нападал на них с первых месяцев проведения «Нового курса». Хотя Нельсон Рокфеллер, Бернард Барух и другие финансовые воротилы считались друзьями Гопкинса, совершенно неизвестно было, как они поведут себя в случае выдвижения его в президенты. Так что и «альтер эго» Рузвельта оказался в конце концов не лучшим кандидатом.

Создается впечатление, что и сам Гопкинс не стремился к президентскому посту, придерживаясь мнения, что Рузвельт должен баллотироваться в третий раз. Еще в июне 1939 года он заявил: «Окончательно, безусловно и решительно я сделал выбор в пользу Франклина Рузвельта и верю, что подавляющее большинство народа со мной согласно».

Еще одним подтверждением того, что Гопкинс не будет баллотироваться, стал в середине мая 1940 года его переезд в Белый дом на постоянное место жительства.

* * *

Рузвельт приходил к выводу, что он сам остается единственным достойным кандидатом. Червь тщеславия, чувство незаменимости, жажда оставаться на вершине власти, распоряжаться судьбами миллионов людей, разумеется, в пределах своей компетенции, оказались, может быть, неожиданно для него самого, доминирующими. Острая на язык Ф. Перкинс писала, что Рузвельту «совершенно определенно нравилось быть президентом. Это дело занимало всё его время, энергию, способности. Нелегко было бы найти кого-нибудь, кто был бы так же счастлив, полностью отдаваясь своей работе. Его радовало даже то, что проблемы громоздились одна на другую, достигая горизонта».

Радовало и то, что состояние здоровья Рузвельта — разумеется с учетом инвалидности и возраста — оставалось в пределах нормы. Он пополнел, в шевелюре появились залысины, увеличилась седина. Но у него сохранилась примечательная особенность, которую его лечащий врач, вице-адмирал Росс Макинтайр, определил как «способность отложить в сторону заботы, а не жить с ними».

Подчас проявлялось это в шуточках, которые Рузвельт позволял себе, особенно если видел, что его именем пытаются воспользоваться деловые люди с целью обогащения. Так произошло с владельцем табачной компании Джоном Рейнолдсом, долго добивавшимся президентской аудиенции. Оказалось, что никаких существенных вопросов у бизнесмена не было, а важен был сам факт приема у президента. Несколько разозленный, что у него отняли дорогое время, Рузвельт позволил себе маленький розыгрыш. Он заявил, что курит только сигареты «Кэмел», которые производит компания Рейнолдса. Обрадованный предприниматель спросил, может ли он использовать эти слова для рекламы. «Почему же нет?» — ответил Рузвельт. «Мы заплатим вам 50 тысяч долларов, если вы скажете несколько одобрительных слов про этот сорт сигарет», — произнес ничего не подозревавший Рейнолдс. В ответ последовал текст: «Дорогой мистер Рейнолдс, я всегда курю сигареты “Кэмел”, потому что, как я думаю, только мы с мистером Рейнолдсом — два человека во всей Америке, которые могут их курить, не чувствуя, что у них начинает болеть горло». Почтительно распрощавшись, табачный магнат бормотал уходя: «Пошел он к черту!»

А. И. Уткин справедливо констатировал: «Противники указывали на капризное экспериментаторство, на отсутствие достойной сдержанности, на его неблагодарность. На этот раз они сделали упор на упрямстве, тщеславии, периодически проявляемом желании отомстить, постоянной готовности ответить всем утвердительно, вовсе не имея в виду положительного отношения. Критики утверждали, что восемь лет пребывания на вершине власти закрепили эти недостатки характера, да и сама власть приучила президента скорее повелевать, чем слушать, считать всех, кто с ним не соглашался, глупыми, продажными, трусливыми».

Действительно, по всей видимости, восьмилетний период пребывания у власти достаточен даже для самого талантливого администратора. Он испытывает нервное перенапряжение, невольно устает от власти, начинает повторяться, надоедает избирателям; растут его самомнение, эгоизм, нетерпимость.

Но в 1940 году была особая ситуация. Можно полагать, что при всех существовавших у Рузвельта и усиливавшихся теперь недостатках лучшего руководителя на это чрезвычайное время в США не было. Во всяком случае, ни в рядах республиканцев, ни среди демократов таковой не обнаруживался.

В начале лета Рузвельт выступил с сенсационным заявлением, моментально облетевшим всю прессу: если народ этого захочет, он не сможет уклониться от выполнения своего долга. Господь, по его словам, сделает своей выбор, и воля Его проявится на партийном съезде. Это было весьма циничное и откровенное притязание на переизбрание, которое практически лишало однопартийцев Рузвельта каких-либо шансов на выдвижение своих кандидатур.