Империя травы. Том 2 - Тэд Уильямс

Вийеки даже раздумывал, не написать ли самой Зои, но он сомневался, что она получит его послание, – Кимабу наверняка его перехватит, а письмо любовнице только еще сильнее настроит жену против Зои.

В последнем письме, которое Кимабу написала в жаркие дни Луны Слушающего камни, она вообще не упоминала Нежеру, не говоря уже о ее смертной матери. Кимабу жаловалась на слуг, а также на то, что при дворе к ней относятся недостаточно уважительно. Завуалированные намеки, лишь частично скрытые покорными словами, говорили, что в этом виноват сам Вийеки. Его же наполняло раздражение из-за того, что он ступил на очень опасную территорию, отвечает за проект, имеющий огромное значение для королевы, хотя и не обладает контролем над ситуацией, и если существовал момент, когда он нуждался в доброй воле жены из богатой и древней семьи, ярых сторонников Хамака еще со времен Сада, то он наступил сейчас.

«Порадуй ее, – подумал он. – Это не будет сложно – она ведь твоя жена. Поэзия нашего народа полна успокаивающих слов. Найди такие, которые ей понравятся».

Но, казалось, расстояние между Вийеки и его женой больше, чем разделявшие их лиги. Его удивляло и даже тревожило то, как мало в эти дни он думал о Кимабу и как часто вспоминал свою смертную любовницу.

«Именно по Зои я скучаю по-настоящему, – понял он со смесью удивления и стыда. – Я одинок в этих странных землях смертных. Но я бывал одинок и в доме клана Эндуйа, а рядом с Зои мое сердце всегда испытывало радость.

Глупец, – выругал он себя. – Найди слова, которые станут песней для Кимабу, и тогда даже твой не слишком искренний голос не будет иметь значения».

Он даже подумал было о том, чтобы попросить совета у Пратики, – ведь принц-храмовник являлся известным покровителем и любителем поэтического искусства. Но Вийеки знал, что нельзя показывать слабость перед аристократом Хамака, будь то война или династический брак, это может привести к непредсказуемым последствиям, по большей части плохим.

И тут он вспомнил слова Пратики: «с проблемой, которой нет». Вийеки не сомневался, что это строка из поэмы, хотя никак не мог вспомнить автора. Почему-то тогда она показалась ему странной, и цитата застряла в памяти, но он до сих пор не мог понять почему.

Продолжая размышлять на эту тему, Вийеки почувствовал, что кто-то стоит за дверью его импровизированных покоев.

– Это ты, Нонао? – спросил он. – Заходи. Я не отдыхаю, а пытаюсь кое-что написать.

– Я рад, Верховный магистр, потому что с севера только что прибыл отряд Жертв и караван фургонов.

Все мысли о письме жене разом исчезли, и Вийеки вскочил на ноги.

– Что? Королева уже здесь? Ее ждали значительно позже! – Его сердце забилось быстрее. – На нас снизошло благословение Сада, ведь мы с первой попытки сумели снять крышку саркофага.

Нонао вежливо нахмурился.

– Этот бесполезный наблюдатель думает, что недавно подошедший отряд слишком мал, чтобы вместе с ним прибыла королева. Кое-кто также предполагает, что руны на самом большом фургоне указывают на его принадлежность лорду Ахенаби.

Сердце Вийеки немного успокоилось, но внутри он почувствовал жжение.

– О, как удачно все складывается. Прибыл лорд Песни, несомненно, он хочет проверить, готовы ли мы к прибытию Матери всего сущего.

– Несомненно.

Вийеки свернул пергамент и убрал в шкатулку с принадлежностями для письма.

– Пойдем, – сказал он. – Помоги мне надеть церемониальные одежды. Я должен приветствовать фаворита королевы.

Небольшой отряд прошел через руины крепости к разбитым воротам, где ждал Лорд Песни – Пратики и его стража, Вийеки и генерал Кикити с несколькими собственными солдатами. Ахенаби, который хорошо знал Вийеки, едва заметно склонил голову, когда Пратики его представил, но Вийеки показалось, что полукровка Саомеджи, сопровождавший Ахенаби, с трудом сдержал удивление, когда услышал имя Вийеки, хотя Верховный магистр не сумел понять почему.

Однако не все приветствия оказались поверхностными. Лорд Песни и принц-храмовник Пратики устроили короткую войну пристойности, обмениваясь пустыми комплиментами с безупречным мастерством, чрезмерно преувеличивая важность друг друга для королевы и народа хикеда’я, хвалебными фразами и впечатляющими обходительными жестами. Но для любого наблюдателя с глазами и ушами – а Вийеки обладал и тем, и другим – их взаимная неприязнь не вызывала сомнений. Или была бы таковой, если бы не способность каждого одним движением пальца уничтожить Верховного магистра вроде Вийеки.

«Ближайший родственник королевы и ее волшебник, – подумал Вийеки. – Я знаю, кому из них я доверяю больше, но здравый смысл подсказывает, что доверять не следует никому».

Терпение Ахенаби иссякло раньше, чем у Пратики, и великий Певец неожиданно закончил обмен ритуальными приветствиями.

– Немедленно отведите меня к гробнице, принц-храмовник, – сказал Ахенаби, и его голос был подобен скрежету лопаты по гравию. – Мы должны подготовиться к прибытию Матери всего сущего.

Согейу и ее облаченные в особые одеяния Певцы встретили их у гробницы. Ахенаби предоставил заниматься менее существенными приготовлениями своему помощнику-полукровке, пока сам беседовал с Согейу шепотом и знаками, которые понимали только Певцы. Толпа слуг Ахенаби в темных плащах и шарфах, закрывавших лица, устремилась к гробнице, и они принялись доставать доспехи Руяна из саркофага.

Пратики стоял чуть в стороне, у самого края шатра, возведенного над ямой. Луна уже давно зашла. Сильный ветер нес по небу дождевые тучи, скрывавшие звезды, и Вийеки едва различал лицо принца-храмовника, но на нем не было радости, скорее Верховный магистр увидел озабоченность. И только теперь слова, которые он никак не мог вспомнить, всплыли у него в памяти.

Не стихотворение, а слова из «Письма изгнанника», написанного Ксанико сей-Хамака, когда он покидал Наккигу, и, хотя королева и ее клан сделали все, чтобы стереть память о нем, – его до сих пор повторяли шепотом, пусть и едва слышным. «Письмо изгнанника» являлось печально известным, предательским документом, вспомнил Вийеки, о котором он сам знал лишь благодаря тому, что его наставник Яарик однажды прочитал ему письмо – конечно, по памяти, ведь никто после отъезда Ксанико не осмеливался хранить его на бумаге.

«Почему Пратики произнес эти слова? Сначала он цитирует мне Шан’и’асу, а теперь еще и это? Неужели он так уверен, что высокое происхождение его спасет? Или подозревает, что я предатель, и рассчитывает заставить меня совершить ошибку? Или здесь еще более сложная игра?»