Олимп - Дэн Симмонс

Калибано как раз укладывали белёсые «горошины» в дымящуюся воронку примерно в сотне ярдов от незваного гостя, по правую сторону от ледяного балкона.

«Я же не сумею спуститься вниз!»

«Не лги. Здесь, под тобой, чуть меньше ста футов. Саморезы в рюкзаке, верёвка тоже. И ледорубы. А там останутся пустяки: добежать со всех ног, посмотреть, если получится, схватить один образец и пулей обратно, в Ардис».

«Безумие. Я же всё время буду на виду. Калибано между мной и гнездом. Как только спущусь, меня сразу поймают. Сожрут на месте или отдадут Сетебосу».

«Вот сейчас путь свободен. Отличная возможность. Дуй вниз немедленно!»

– Нет.

Даэман вдруг понял, что с перепугу прошептал короткое слово вслух.

И всё же минуту спустя он уже загнал в пол балкона острый саморез, затянул на нём крепкий узел и, перекинув арбалет через плечо поближе к рюкзаку, начал нелёгкий спуск на дно кратера.

«Вот и молодец. Наконец-то для разнообразия ты проявил хоть какую-то смелость…»

«Заткнись, твою мать, вонючка!» – ответил мужчина бесстрашному, но недогадливому голосу собственной совести.

И та умолкла.

– Вообразил, что вечно будет так, и нам дрожать пред именем его, – донеслась откуда-то песнь-заклинание-шепоток мерзкого Калибана.

Именно его, а не мелких клонов, в этом Даэман даже не сомневался. Чудовище обитало где-то рядом, под куполом; возможно, Калибана закрывал собой розово-серый мозг, усевшийся в гнезде.

– Помыслим, что в один престранный день Сетебос, господин, танцующий безлунными ночами, настигнет нас, как нить – ушко иглы, как зубы – горло жертвы, а быть может, срастётся, ведь и слабая личинка врастает в кокон, чтоб к небу взмыть однажды мотыльком: иного не дано, вот мы, а вот Сетебос, и помощь к обречённым не придёт.

Даэман продолжал спускаться по скользкой верёвке.

Первым дедом после квантовой телепортации профессору филологии доктору Томасу Хокенберри полагалось отыскать какой-нибудь укромный угол.

Даже по пьяной лавочке для человека, десять лет изучавшего Трою и ближайшие окрестности, это не составило большого труда: мужчина решил квитироваться в проулок близ площади, где располагались особняки Гектора и Париса и где он сам бывал уже тысячу раз. По счастью, в Илионе царила глубокая ночь; хозяева давно закрыли свои прилавки и маленькие рестораны, городская стража и подвыпившие ратники бродили где-то ещё, поэтому ни единая душа не заметила его беззвучного появления. Хокенберри быстро нашёл подходящее место, чтобы опорожнить мятежный желудок. Когда наконец миновали последние сухие судороги, профессор отправился на поиски ещё более глухого и безлюдного места. От площади дворца покойного Париса – нынешней временной резиденции Приама и родного дома Елены – разбегалось целое множество узких закоулков. Найдя среди них самый тёмный и самый тесный, не шире четырёх футов, мужчина свернулся на калачиком на соломе, накрылся одеялом, которое захватил из каюты на «Королеве Мэб», и позабылся крепким сном.

Когда рассвело, схолиаст проснулся. После вчерашнего голова раскалывалась, на душе скребли кошки, а тело болезненно ныло. Уши резал какой-то гвалт на площади. Первое, что пришло на ум: не ту, совсем не ту одежду захватил он с космического корабля. Комбинезон из мягкого серого хлопка и тапочки для нулевой гравитации – что же делать, если так, по мнению моравеков, должен был выглядеть мужчина двадцать первого века. Не очень-то затеряешься среди кожаных наголенников, сандалий, тог, туник, плащей-накидок, мехов, бронзовых лат и грубых домотканых нарядов, которые нынче в ходу в Илионе.

Кое-как отряхнувшись от уличной грязи, учёный пустился на шум. Невзирая на жестокое похмелье, Хокенберри шёл пружинистым шагом, ощущая прилив сил и бодрости: сказывалась разница между обычным притяжением родной планеты и гравитацией судна в одну и двадцать восемь земных. Площадь оказалась на удивление безлюдной. Как правило, после восхода солнца рынок оживлялся, но сейчас торговцы одиноко сидели в лавках, столы открытых кафешек совершенно пустовали, и только на дальнем конце площади маячили несколько стражников у дверей и ворот дворца Париса, Елены, а в последнее время – Приама.

Рассудив, что подходящая одежда важнее раннего завтрака, схолиаст отправился торговаться с одноглазым и однозубым дедом в потертом красном тюрбане. У старика была самая большая телега, заваленная самым разнообразным товаром – в основном потрёпанными обносками, снятыми с ещё тёплых мертвецов, однако при этом он пререкался из-за каждой тряпки, словно дракон, не желающий расставаться со сказочными сокровищами. Хокенберри обшарил пустые карманы – и понял: придётся распрощаться с космическим костюмом и одеялом. Они показались торговцу несколько диковинными (учёный соврал, будто явился в таком виде из самой Персии), и всё же вскоре профессор стал обладателем тоги, сандалий с высокой шнуровкой, накидки из отменной красной шерсти и приличной туники. Перерыв до дна корзину с исподним и не отыскав ни одной более или менее чистой вещи, схолиаст ограничился той, на которой не было вшей. Кроме того, когда он уходил с площади, на широком кожаном поясе бряцал клинок, повидавший немало сражений, но достаточно острый, а за поясом и в потайном кармане плаща сверкали два ножа. Обернувшись через плечо и заметив довольную однозубую ухмылку торговца, Хокенберри понял что продешевил: необычный комбинезон мог потянуть на боевого коня, золотой Щит или кое-что получше. «Ну и на здоровье».

Мужчина решил не допытываться у старикана и его полусонных товарищей, куда подевались люди с площади, где все воины с домочадцами и почему вокруг так тихо. Скоро само выяснится.

И вот он зашёл за телегу, чтобы переодеться. При виде квит-медальона старик и двое его соседей оживились, принялись наперебой делать выгодные предложения; толстяк, торговавший фруктами, повысил цену до двухсот мер золота и пятисот серебряных фракийских монет. Хокенберри отказался, радуясь, что обзавёлся мечом и парой кинжалов прежде, чем обнажиться.

Наскоро перекусив у стойки свежевыпеченным хлебом, сушёной рыбой и сыром под тепловатое пойло, которому далеко было до настоящего кофе, схолиаст вернулся в тень и устремил глаза на дворец Елены через дорогу.

Конечно, учёный мог бы квитироваться прямо в её покои. Он легко проделывал это прежде.

«Ну а если она там? Что дальше?»

Быстрый удар клинком – и назад, на корабль, идеальный невидимый убийца? Да, но кто поручится, что стража его не заметит? В десятитысячный раз за последние девять месяцев мужчина пожалел о потере видоизменяющего браслета – устройства, которым боги в первую очередь снабжали своих слуг и которое позволяло им до такой степени преобразовывать квантовые вероятности, что Хокенберри, как и всякий бедняга-схолиаст, умел мгновенно превратиться в любого человека в Илионе и окрестностях, при этом не только приняв его облик и одежду, а в самом деле заняв чужое место на квантовом уровне реальности. Вот почему даже грузный Найтенгельзер мог сделаться юнцом в три раза легче себя, не нарушая пресловутый закон сохранения массы, растолкованный Томасу несколько лет назад одним из коллег, имевшим склонность к точным наукам.