Русско-японская война 1904–1905 гг. Секретные операции на суше и на море - Дмитрий Борисович Павлов

сквозь японские кордоны и невредимым добраться до осажденной крепости морем, стал корреспондент “Indianapolis News” Гектор Фуллер. Хотя зарубежным корреспондентам было воспрещено находиться в Порт-Артуре, Фуллер получил возможность осмотреть крепость и побеседовать с генералом А.M. Стесселем, начальником обороны Квантунского полуострова. Американский журналист вынес благоприятное впечатление об организации обороны Порт-Артура и боеспособности его гарнизона. Его статью под характерным названием «Переменив мнение» оперативно перепечатала пророссийская “China Gazette”[1105] в пику дальневосточной, а за ней и мировой русофобской прессе, которая уже тогда, в начале лета 1904 г., предрекала падение русской крепости буквально со дня на день – за полгода до фактической сдачи (подконтрольная Японии печать с марта 1904 г. распускала слухи об уже будто бы состоявшемся захвате Порт-Артура японцами[1106]).

Русская и японская разведки стремились использовать этих бесстрашных, с примесью авантюризма, людей не только в информационно-пропагандистских целях, но и в качестве «почтальонов» собственной корреспонденции или для сбора сведений о противнике. Секретные поручения руководителя «шанхайской агентуры» Павлова и военного атташе Огородникова с разной степенью успеха выполняли капитан Джеймс Арчибальд (“Collier’s Weekly”, Нью-Йорк), Берлей Беннет[1107] (“Daily Telegraph”, Лондон), барон Томас Вард (Associated Press и “Chicago Daily News”), Макдермид (агентства Reuter и Associated Press) – в Китае; Жан Бале («L’Illustration» и «Figaro», Париж) – в Японии и Корее. Некоторые сведения о состоянии японской действующей армии, добытые Бале в высших токийских военных кругах, O’Ши, по указанию Павлова, направлял в редакции лондонских газет под видом телеграмм, полученных “China Gazette” «из собственных источников»[1108]. В свою очередь, постоянные сотрудники «шанхайской агентуры» (коллежский асессор Кристи, лейтенант Мисников и др.) отслеживали перемещения японских военных судов в восточных морях под видом французских военных корреспондентов. Услуги японской разведке на своем наемном пароходе оказывал репортер “Times” Лайонел Джеймс[1109]. «Шпионы и журналисты одинаково падки до сколько-нибудь стоящей информации», – заметил между прочим один из его современников и коллег[1110].

Выполнение секретных заданий было смертельно опасно, но и сама профессиональная деятельность военных журналистов была сопряжена с нешуточным риском. Некоторые из них получили серьезные ранения (в битве у Ляояна были тяжело ранены корреспондент газеты «Русь» И.Е. Ножин и два репортера агентства Associated Press), другие убиты (корреспондент “Daily Telegraph” Льюис Этцель – в июне 1904 г. китайскими разбойниками-«хунхузами»; военный журналист отставной полковник Е.Я. Максимов – в сражении при Шахэ; там же, но уже с японской стороны, смертельное ранение получил Кавасима Дзюнкити из газеты “Shinano Nippo”) или скончались от болезней (корреспондент «Московских ведомостей» отставной полковник И. Ладыженский и представитель Associated Press Генри Миддлтон). По итогам войны несколько русских журналистов, кстати, включая и В.И. Немировича-Данченко, получили русские боевые награды, а некоторые иностранцы (Бале, фон Иессен) – гражданские ордена.

С началом войны проблема воздействия на свою и зарубежную периодическую печать во весь рост встала и перед японскими властями. Предпочтительные, в интересах национальной безопасности, способы освещения военных событий в записке премьеру графу Кацура Таро изложил редактор газеты “Kokumin” Сохо Токутоми. Дабы «утаить фактическую ситуацию от публики», правительству, по мнению этого официозного журналиста, следовало обнародовать лишь «примеры геройства и жертвенности японских солдат, стратегических успехов Японии, а также слабости России. Новости же относительно слабости самой Японии, ее потерь, экономических проблем, общие оценки военной ситуации, примеры силы России и ее успехов необходимо замалчивать»[1111]. На этих далеких от беспристрастности принципах в военные годы оказалась построена вся информационная политика Токио. Понятно, что для их успешного осуществления требовалось ужесточить предварительную цензуру, что и было сделано, причем еще до открытия военных действий[1112]. В журналистском сообществе Японии введение суровых цензурных ограничений не вызвало протеста, благо прецедент был создан совсем недавно – в годы японо-китайской войны 1894—1895 гг. К тому же, как вместе с иностранными наблюдателями тех лет утверждают современные японские историки, в Японии идея войны с Россией пользовалась почти всенародной поддержкой[1113]. Ведущие здешние газеты преисполнились воинственности уже в апреле 1903 г., когда истек срок так до конца и не осуществленного вывода русских войск из Маньчжурии. Малотиражный социалистический еженедельник “Heimin Shimbun” оставался едва ли не единственной японской газетой, которая выступала с пацифистских позиций, но вслед за чередой запретов в январе 1905 г. был закрыт и он.

Открытие военных действий превратило Японию в «мекку» зарубежных репортеров. Уже к концу февраля – началу марта 1904 г. в японскую столицу съехалось около 50 иностранных корреспондентов, представителей, главным образом, британской (около 30 журналистов) и американской (порядка 20) прессы[1114]; вскоре их количество приблизилось к двумстам[1115]. Японские власти радушно приняли заморских гостей. Их разместили в лучших гостиницах Токио, устраивали для них экзотические экскурсии, банкеты и представления с гейшами, проводили пресс-конференции, организовывали интервью с членами кабинета министров. Но на театр войны категорически не пускали (лишь двум представителям Associated Press удалось добиться разрешения на поездку в Корею) и держали на голодном информационном пайке, «очень любезно» отказываясь сообщать что-либо о военных приготовлениях и передвижениях войск[1116]. Однако и добытые вопреки всем препонам сведения переправлять в свои редакции иностранцам было мудрено. Американский посланник в Токио вспоминал о жестокой цензуре, которой подвергалась вся их переписка, отмечая, что «раньше никто даже не слышал о таких строгих ограничениях»[1117]. «Все идет по плану», – вот единственное, что японский цензор обычно соглашался пропустить, негодовал его соотечественник-журналист Фредерик Палмер.

Чрезмерная самостоятельность и любознательность иностранцев тоже, мягко говоря, не приветствовались. Во время пребывания в Токио, рассказывал позже военный репортер “Daily Telegraph”, он сам и его коллеги «были под постоянным надзором японских властей», им «неоднократно угрожали арестом»[1118]. Писатель Джек Лондон, который прибыл в Японию в качестве военного корреспондента Hearst group, за попытку сфотографировать прибрежные укрепления Внутреннего моря и вовсе попал за решетку. Позднее близкий к правительству японский правовед довольно неуклюже оправдывал эти стеснения «небезосновательными» подозрениями властей относительно некоторых иностранных журналистов «в действиях в интересах России»[1119]. В общем, первоначальное очарование Японией быстро покинуло зарубежных репортеров, но их протесты и запросы в токийские МИД и военное ведомство оставались без ответа. К концу марта 1904 г. их недовольство докатилось до японских представителей в Западной Европе. 31 марта посланник в Лондоне Т. Хаяси, ссылаясь на жалобы «многих крупных английских газет», ходатайствовал перед министром Дз. Комура о скорейшей отправке военных корреспондентов на фронт и максимальном снятии для них цензурных ограничений в самой Японии[1120].

После долгих проволочек японское правительство разбило репортеров на партии, первая из которых в мае 1904 г. смогла, наконец, выехать в Маньчжурию. Однако их информированность от этого не намного улучшилась. Военные власти поселили иностранных журналистов в общей «резиденции»