Русско-японская война 1904–1905 гг. Секретные операции на суше и на море - Дмитрий Борисович Павлов

некоторых изданий привлечь альтернативные источники информации и тем ослабить японский контроль пресекались распространением слухов, порочивших «взбунтовавшегося» редактора. Так, намерение издателя “Peking and Tientsin Times” A.M. Вогам-Смит «насколько возможно непредвзято» ознакомить читателей с официальными сообщениями не только Японии, но и России было нейтрализовано выдвинутыми японской газетой “Ji-Ji” в ее адрес обвинениями в получении мифической русской дотации. Оправдываться госпоже Вогам-Смит пришлось со страниц токийской “Japan Times”[1044], однако с тех пор в местных журналистских кругах за ее газетой утвердилась репутация «бесспорно прорусской»[1045].

В России понимание необходимости воздействовать на общественное мнение Китая в благоприятном для себя направлении появилось в середине 1890-х годов – одновременно с осознанием Маньчжурии зоной своего влияния. Однако дальше издания в Тяньцзине в 1895—1896 гг. газеты “Go-Ven’-Pao”, откровенно прорусской и потому маловлиятельной, дело поначалу не пошло. Ее титульным редактором выступил бежавший из Сеула от преследований японцев русский моряк и архитектор А.И. Середин-Сабатин, а фактическим издателем – военный атташе в Китае полковник К.И. Вогак. «Как бы [мы] материально ни обеспечили свою казенную газету в Китае, – объяснял позднее Середин-Сабатин фиаско “Go-Ven’-Pao”, – она не имела бы никакого влияния уже потому одному, что была бы казенная, что скрыть нельзя ни в каком случае»[1046]. Между тем, с каждым годом потребность в иноязычном прорусском органе на Востоке приобретала все большую остроту. «Этот вопрос не может не зародиться, – писал в 1903 г. финансист Н.А. Распопов на страницах “Нового Времени”, – когда русскому человеку приходится присутствовать при той возмутительной травле, которой англичане и японцы подвергают на Востоке все русское … выставляют дикарями, обманщиками, смутьянами, насильниками и т.д. И не только в политике, а решительно во всем: в международных отношениях, во внутренней государственной жизни, в промышленности и торговле, даже в домашнем быту… Эта ложь и глупость никогда и никем не опровергается и приобретает потому значение непреложной истины. Эти ложь, злоба и глупость создают общественное мнение невежественной, грубой и увлекающейся массы. Она мешает естественному развитию нашей экономической жизни … она создает нам, наконец, вечные политические осложнения»[1047].

На Дальнем Востоке накануне русско-японской войны дружественной России периодической печати (не считая семи малотиражных русскоязычных газет в зоне КВЖД) не существовало. Вся имевшаяся оказалась пронизана русофобством, «подогретым» прояпонски настроенной прессой Великобритании и США и затем «реэкспортированным» (по выражению Н. Симадзу[1048]) в западную официальную и неправительственную печать. С момента заключения англо-японского союза в начале 1902 г. руководители лондонской “Times” «поощряли Японию выступать против русских», видя «свою задачу в привлечении симпатий британцев к Японии вплоть до оказания ей военной помощи, – констатируют историки этой газеты, – в годы войны “Times” оказывала японцам столь горячую поддержку, что газету даже считали исходной виновницей этой войны»[1049]. В подоплеке такого курса лондонского официоза лежало убеждение консервативного кабинета А. Бальфура, что русско-японский конфликт выгоден Британии тем, что, во-первых, ослабляет Россию, и, во-вторых, делает ее более сговорчивой в других внешнеполитических вопросах[1050]. В результате в России многие были убеждены, что ответственной за вооруженное столкновение c Японией являлась единственно русофобская пресса. «Исключительно только газетный поход на Россию с восхвалением прогресса и силы Японии, подбадриваемый не скупою на то же английской прессой, он только и создал войну», – писал в 1904 г. очевидец, православный миссионер[1051]. «Японские победы одержаны были в редакциях лондонских газет и телеграфных агентств», – язвило петербургское «Новое Время»[1052].

В 1900 г. изучением публикаций дальневосточной периодической печати по собственному почину занялась группа студентов Восточного института во главе с профессором-японистом Е.Г. Спальвиным. Наиболее качественные обзоры печатались в приложении к «Известиям Восточного института» под названием «Летопись Дальнего Востока». «Летопись» была замечена в Петербурге. На «высочайшей» аудиенции в июне 1902 г. директор института А.М. Позднеев удостоился лестного отзыва императора о работе его подчиненных по ознакомлению России с текущими событиями жизни дальневосточных стран. Тут же Николай II спросил «о возможности для Института обратно ознакомлять Восток с событиями жизни русской»[1053]. Подобным ресурсом владивостокский институт не располагал, но сама постановка вопроса симптоматична. Практическим последствием «высочайшего» внимания явилось то, что с 1902 г. институтская библиотека вместо ранее поступавших 17-ти центральных японских газет стала получать уже 135 периодических изданий, либо выходивших в странах Дальнего Востока, либо тематически посвященных ему, на английском, французском, немецком, китайском, японском и корейском языках. Вместе с тем, тираж институтской «Летописи» (700 экземпляров), которая печаталась вплоть до 1905 г.[1054], не предполагал знакомства с ней широкого читателя. В годы войны русские штабы в Маньчжурии анализировали туземную и иноязычную дальневосточную прессу самостоятельно, но в значительно меньшем объеме, нежели студенты Восточного института.

С началом войны с Японией проблему воздействия на зарубежную периодику стали активно обсуждать в русских дипломатических кругах. Глядя на «большую радость» англичан по поводу военных успехов Японии, консул в Гонконге К.Ф. Бологовский уже в середине февраля 1904 г. предлагал МИД тотчас и «не жалея денег, купить американскую прессу – по вопросу о желтой опасности Антильским островам и германскую – по вопросу о желтой опасности Шантуну»; Николай II, прочитав депешу Бологовского, не возражал[1055]. Вскоре вопрос о создании собственной газеты на Востоке рассматривался уже на самом высоком уровне. Министры финансов, иностранных и внутренних дел и сам император единодушно высказались в пользу такого издания. В Петербурге надеялись, что будущая газета получит распространение не только в Китае, но (в англоязычной версии) и «среди населения Индии, Индокитая и вообще на Дальнем Востоке»[1056]. При этом формирование какого-либо центрального пропагандистского аппарата применительно к Дальнему Востоку, подобного токийскому Пресс-бюро, судя по известным нам документам, не обсуждалось и не планировалось.

Уловив настроения монарха, в феврале 1904 г. наместник Е.И. Алексеев распорядился начать издание в Пекине газеты “Jen-Tu-Pao”. С тех пор наместник и его штаб превратились в главных координаторов российской агитационно-пропагандистской работы в дальневосточном регионе, оставляя решение стратегических вопросов за центральным правительством с царем во главе. Создателем же самой газеты выступил руководитель пекинского отделения Русско-Китайского банка Д.М. Позднеев – младший брат директора Восточного института. К июлю 1904 г. “Jen-Tu-Pao” приобрела штат постоянных китайских корреспондентов, установила связи с другими городами Китая, обзавелась собственной типографией и до 500 подписчиков[1057]. Русской казне это начинание обошлось в 15 тыс. серебряных (мексиканских) долларов. На волне успеха “Jen-Tu-Pao” в штабе наместника родилась идея издания ее аналога в Мукдене. Создание и общее руководство вторым синоязычным «русским» печатным органом наместник возложил на военного комиссара Мукденской провинции полковника М.Ф. Квецинского. Газета, редактировать которую тот сначала поручил студенту-китаисту Восточного института В.И. Николаеву, а затем китайцу Wong-Shih-Shang[1058], была названа “Shenqing-Pao”. Выход ее восьми номеров в месяц, каждый тиражом в 5 тыс. экземпляров, обходился русскому командованию в без