Русско-японская война 1904–1905 гг. Секретные операции на суше и на море - Дмитрий Борисович Павлов

противопоставить заграничной, главным образом британской, «тенденциозно-враждебной пропаганде» «самые точные сведения» о ходе военных действий, «строго проверенные с официальными данными»[1087].

Опять-таки имея в виду противодействие русофобской прессе, российские власти старались негласно влиять и на состав иностранных военных корреспондентов на Дальнем Востоке. Сын графа Варвика, лорд Брук от агентства Reuter и брат лорда Ревельстока, бывший дипломат и впоследствии писатель Морис Бэринг от лондонской “Morning Post” явились весной 1904 г. в штаб главнокомандующего в Ляояне с конфиденциальными поручительствами российского посла в Лондоне графа А.К. Бенкендорфа; журналист датской правительственной газеты «Berlingine Tiedende» армейский капитан Дэниэл Брунн – с такой же письменной аттестацией посла в Копенгагене А.П. Извольского, а его соотечественник Франц фон Иессен от копенгагенской «National Tiedende» и парижской «Temps» – с личной рекомендацией императрицы Марии Федоровны, матери царя. За Г. де ла Салля из агентства Havas перед министром иностранных дел хлопотал посол в Париже А.И. Нелидов[1088]. Высокие русские поручители свидетельствовали профессионализм и симпатии к России своих протеже, их готовность к «опровержению всяких ложных касающихся нас известий» и к «распространению лишь истины о нас и наших войсках»[1089]. Фон Иессен вдобавок представил русскому командованию «программу борьбы с враждебной нам европейскою прессою» собственного изготовления, предварительно одобренную Николаем II[1090], вдовствующей императрицей и министром иностранных дел. Главнокомандующий Куропаткин, со своей стороны, распорядился предоставить протежируемым иностранцам некоторые преимущества[1091], не слишком, однако, их афишируя («оказать внимание, но в пределах, не обидных для других»[1092]).

Деятельность всех журналистов, независимо от их подданства, статуса и личных связей, была поставлена под цензурный контроль, допуск на передовые позиции русских неправительственных репортеров был обусловлен предъявлением удостоверения от владельца издания в политической благонадежности корреспондента. Предварительную цензуру их телеграмм осуществляли офицеры цензурного отделения при штабе главнокомандующего и цензурных отделов армейских штабов. По требованию императора, статьи русских журналистов, высланные по почте, направлялись на предварительный просмотр в цензурные комиссии военно-окружных штабов[1093]. «Помимо предварительной цензуры, – сообщает Военная энциклопедия, – свобода корреспондирования была донельзя стеснена и ограничена еще постоянными замечаниями по поводу тех или иных корреспонденций, уже пропущенных в [русскую] печать, со стороны Главного штаба»[1094]. Наиболее суровая критика петербургских штабистов пришлась на долю старейшего и самого титулованного из русских военных журналистов – 56-летнего Василия Немировича-Данченко, старшего брата известного театрального деятеля. Летом 1904 г. временно исполнявший обязанности начальника Генштаба П.А. Фролов (памятный нам по расследованию «дела Павлова») за «систематическое восхваление противника и порицание порядков нашей армии» даже поставил перед штабом главнокомандующего вопрос об удалении его из действующей армии[1095], но тщетно.

В свою очередь, у владельцев неправительственных органов печати имелись серьезные претензии к внешнеполитическому ведомству. «Вы твердо уверены, что одна дипломатия заботится о русских интересах во всех частях света. А по-моему, о них заботится усердно русская печать. Дипломатия при этом только ставит в ее колеса палки, не защищает ее корреспондентов, не дает ей сведений, приносит жалобы на статьи, запрещает телеграммы, получаемые газетами из-за границы и т.д.», – выговаривал в письме директору I департамента МИД издатель «Нового времени»[1096]. Руководство МИД платило той же монетой – весной 1904 г. британский посол в Петербурге Чарльз Скотт конфиденциально информировал Форин офис о «крайнем раздражении» министра Ламздорфа тем, как оценивает петербургская (неправительственная) печать британскую политику на Востоке[1097]. Вскоре советник английского посольства сообщил в Лондон о последовавшем, под давлением Ламздорфа, «высочайшем» указании министру внутренних дел приказать русской прессе впредь воздерживаться от критики зарубежных стран, особенно Великобритании[1098].

В Маньчжурии деятельность журналистского корпуса регулировал «Перечень сведений, касающихся военных действий и не подлежащих пропуску в печать», «по высочайшему повелению» разработанный Генштабом в апреле 1904 г. Помимо ограничений в освещении состояния русской армии, ее дислокации и планов, «Перечень» делал акцент на необходимость «правдивого изложения фактов» (пункт 1-й) и нераспространения «непроверенных сведений, могущих возбудить в публике излишнее беспокойство» (пункт 14-й)[1099]. Прежде чем получить аккредитацию, каждый военный репортер давал подписку о неразглашении военных секретов и с обязательством не допускать «какой-либо критики распоряжений и действий начальствующих лиц, ограничиваясь лишь правдивым изложением самих фактов»[1100]. На практике неоправданно, по мнению командования, резкий отзыв зарубежного журналиста о русской армии, как правило, влек лишь отеческое «внушение всей неблаговидности его поступка» (по указанию наместника, подобную беседу штабные офицеры провели, например, с корреспондентом “New York Herald” Ф. Маккулохом за его печатные выпады против русского флота). Вместе с тем, главнокомандующий, а равно командиры корпусов и начальники отрядов имели право в любое время и без объяснения причин удалять журналиста, если его присутствие «по военным соображениям» они признавали «неудобным». В мае – сентябре 1904 г. «в виду крайне предосудительного поведения» из действующей армии были высланы корреспондент «Нового времени» М.А. Ростовцев, итальянец Гвидо Пардо («La Tribuna”) и американец Эдвин Эмерсон (“Collier’s Weekly” и «Illustrierte Zeitung»). Нововременец в привокзальном ресторане Харбина бранил русскую армию, а американский журналист, не позаботившись об аккредитации, пытался самовольно пробраться в Пекин.

На период сосредоточения русской армии в Ляояне Куропаткин распорядился не пускать иностранных корреспондентов далее Мукдена и Харбина. На передний край они получили разрешение отправиться лишь в конце мая – начале июня 1904 г. – с санкции командования, но с учетом указаний своих редакций и собственных предпочтений. Как и выехавшие ранее их русские коллеги, по позициям иностранцы передвигались верхом и вооруженными, в сопровождении одной лишь прислуги; ночевали полевыми бивуаками в палатках, для безопасности увенчанных флагами своих государств. Вскоре главнокомандующий приказал еще более «смягчить все или многие ограничения» для представителей прессы[1101]. После девяти месяцев пребывания на русских позициях лорд Брук с ностальгией вспоминал «свободу и независимость, которыми… пользовался в Маньчжурии»[1102]. Датчанин фон Иессен, в соответствии со своей «программой», телеграфировал репортажи не только в редакции пославших его газет, но и жене в Копенгаген, а та, в свою очередь, переправляла их в другие европейские органы печати – датские, норвежские, шведские, австрийские, французские («Altenposten», «Neue Freie Presse», «Petit Parisien» и др.). Если верить историку Ф. Найтли, Морис Бэринг посылал в “Morning Post” настолько обстоятельные и пространные депеши, что редактор газеты в конце концов его отозвал и переквалифицировал в театральные критики[1103].

Некоторые «охотники за новостями» на наемных джонках или небольших пароходах решались совершать рейды по Желтому и Японскому морям – представители одного агентства Associated Press имели для этой цели пять малых судов, совокупные затраты за первые же дни войны на фрахт и содержание которых превысили 300 тыс. долларов[1104]. Самые отчаянные делали попытки проникнуть в блокированный японцами Порт-Артур. Одним из немногих иностранцев, которому удалось просочиться