XX век как жизнь. Воспоминания - Александр Бовин

В информации, которую наша делегация представила в ССОД, мы писали: «Члены инициативного комитета по улучшению связей между Израилем и СССР, профессура в Тель-Авиве и Хайфе, представители буржуазной печати активно ставили вопрос о возобновлении дипломатических отношений между Израилем и СССР. Их аргументацию можно было бы суммировать в следующих положениях. Восстановление дипломатических отношений позволило бы Советскому Союзу:

играть более активную роль на Ближнем Востоке;

оказывать большую помощь прогрессивной израильской общественности, выступающей за справедливый мир;

служить противовесом усилению американского влияния в Израиле и во всем регионе.

С не меньшим нажимом израильские собеседники говорили и о том, что „большинство“ израильтян „не понимают“ негативное отношение СССР к договору между Тель-Авивом и Каиром. Их логика: ведь даже плохой мир лучше войны; отрицая этот мир, Советский Союз „объективно способствует“ затягиванию конфликта, обострению ситуации. Неоднократно подчеркивалось, будто арабы — „ненадежные союзники“, будто они „ведут свою игру“ и, как показал пример Египта, могут резко изменить курс.

По всем этим вопросам делегация обстоятельно изложила известные позиции Советского Союза».

Понадобилось еще десять с лишним лет, чтобы здравый смысл преодолел «известные позиции».

* * *

С конца лета началась подготовка к пленуму. Мы окопались в Волынском-2. Работали основательно. Приглашали по очереди представителей ведущих министерств и ведомств с докладами о положении в их областях народного хозяйства. Картина не вдохновляла. Вернее, вдохновляла, но одних — на поиск нетривиальных, новых решений, а других — на то, чтобы отболтаться от происходящего.

«Никто голый не ходит. Никто голодный не ходит. Дистрофиков нет». Эти слова принадлежат Черненко.

15 октября к нам приехал Николай Павлович Либединский, заместитель председателя Госплана, толковый, тонкий экономист, чувствующий биение пульса хозяйственной жизни. Несколько тезисов из его выступления.

Уже снижаются не только темпы. Падают абсолютные приросты, абсолютные уровни. Поскольку темпы снижаются неравномерно, усиливается разбалансированность, растут диспропорции.

Резко ухудшилось положение на транспорте. Поехала вниз группа «Б». Растут денежные сбережения и неудовлетворенный спрос, что снижает заинтересованность в результатах труда. Появляется «теневая» экономика: «серая» (чтобы работать, надо нарушить порядок) и «черная» (чтобы работать, надо уйти в подполье). Снижается дисциплина, растут безответственность и коррупция.

В качестве причин нарастания негатива Либединский выделил снижение эффективности системы планирования, ее консервативность и инерционность; ведомственность и местничество в планировании; устаревший хозяйственный механизм, который ориентируется на приоритет поставщика, а не потребителя; громоздкая и малоэффективная система управления, усиливающая ведомственную разобщенность. Госплан лишен возможности выступать в роли генерального штаба управления экономикой.

Либединский подчеркнул, что, по его наблюдениям, политбюро не уделяет достаточно внимания экономическим вопросам, не обсуждает их по существу, не контролирует выполнение своих же решений.

Куда уж тут «очернителям»!

Настроения, которые выразил Либединский, разделяла значительная часть хозяйственного актива. И если уж говорить о консервативности и инерционности, то она преобладала в партийных верхах.

Типичный пример: замечания Андропова на наш текст. Обычно Ю. В. ограничивался телефонными звонками. Но тут он прописал несколько страничек. Смысл — против обобщающих негативных оценок. «Зачем же мы будем свое общественное производство охаивать в целом? Это подарок нашим недругам, и формулировка в словах соответствует тому, что пишут в США и Югославии. Одним словом, здесь я был бы более осторожным на повороте…»

Перед нами — классика партийно-охранительного подхода. Критиковать — значит «охаивать». Критиковать — значит «лить воду на мельницу…» («подарок» недругам).

Андропов продолжает: «…весь текст о дисциплине в сгущенной сумме звучит как памфлет на нашу действительность.

Есть дисциплина трудовая, плановая, технологическая. Конечно, есть дисциплина и партийная, и государственная. Но когда все свалено кулем, то это негоже.

Но весь государственный строй, всю партию охаивать нет нужды. Есть случаи нарушения, есть и жулики, и взяточники, с ними мы ведем борьбу. Но то, что у вас сказано, — это нестабильность общества.

Одним словом, в этих вопросах до таких обобщений доходить нельзя, особенно нельзя это относить к рабочему классу и трудящимся.

Что вред больший может принести министр или секретарь обкома, то это правильно. Но если бы пример, а потом такое заключение, то это одно, а у вас сказано в общем так, что все министры и секретари обкомов могут принести вред. И если это так поймут в народе, то это может только нанести вред».

Передавая нам замечания Андропова, Брежнев ухмыльнулся. Он привык к тому, что Ю. В. в общем-то поддерживал наше критиканство. А тут такой реприманд!

Выручили словесные, формулировочные компромиссы. Но они годятся для речи, а не для жизни. В жизни же, пугаясь обобщений, партийное руководство просмотрело необходимый поворот, и через десять лет все пошло вразнос. Правда, теперь, в 2002 году, я уже не убежден, что вовремя проведенные реформы смогли бы преобразовать казарменный социализм в социализм с человеческим лицом. Но тогда, четверть века назад, социальная картина мира смотрелась еще по-другому.

Занятия экономикой — это была моя работа. А моя жизнь — это прежде всего идеология. Но если трудно было говорить по делу в экономике, то в идеологии это было просто невозможно. «Очернительство» в идеологии сразу выводило в диссидентство, делало из фрондера диссидента. А это был не мой путь, не мой выбор. В идеологии совет Андропова «осторожнее на поворотах» казался мне разумным. Хотя, «поворачиваясь», не всегда удавалось сохранить равновесие…

* * *

В 1979 году пришлось противостоять новой волне наступления сталинистов. Повод — 100 лет со дня рождения Сталина. К этому времени уже стало ясно, что втянуть Брежнева в реабилитацию Сталина не удастся. Но было ясно и другое: Брежнев открыто не выступит против сталинистов. В таких условиях решающую роль приобретал аппарат ЦК, особенно отдел пропаганды и отдел науки…

«Крупный вопрос исторического материализма» — так называлась редакционная статья в «Коммунисте» (1979, № 18). Журнал решительно выступил против «враждебных или наивно-невежественных вымыслов, будто деятельность Сталина „деформировала“ общественное развитие, означала отход партии от марксизма-ленинизма к никогда не существовавшему „сталинизму“. Попытки выделить в истории советского общества некий „период культа личности“ как „особый“ этап имеют целью смазать объективно-научное представление о становлении нового строя».

И еще один абзац: «Сталиным был допущен произвол по отношению ко многим бывшим и мнимым участникам различных антипартийных групп и уклонов. В 50-х годах люди, оклеветанные или понесшие наказание не в меру своей вины, были реабилитированы, а виновные в превышении власти и нарушении социалистической законности наказаны. Однако это не означает политической амнистии сознательным троцкистам, зиновьевцам, правым уклонистам, националистам, доходившим до подрывной борьбы, до призывов к свержению советского строя. Наша партия всегда бдительно оберегала и оберегает свое идейное и организационное единство и „идеологического плюрализма“ в своих рядах не допускала и не допускает» (все же сталинисты несут потери: куда-то запропастились бухаринцы и левые уклонисты; неужели «это означает…»?).