Сегодня мы живы - Эмманюэль Пиротт

Ближе к вечеру Матиас вышел на грунтовую дорогу, петлявшую через поля. Было очень холодно, свинцовое небо тяжело нависало над землей, но снег наконец перестал. Вскоре он добрался до маленькой деревушки. На центральной улице женщины выбрасывали из окон одеяла и одежду, мужчины с ребятишками подхватывали их и складывали в тележки и коляски. Прошел слух, что немцы наступают, люди впали в истерику и готовились к бегству. Завидев Матиаса, они кинулись к нему, как рой обезумевших мух. Чья-то высохшая старческая рука ухватилась за полу куртки пришельца, краснорожий толстяк обнял его за плечи. Отовсюду доносились возбужденные голоса. «Слава богу, вы вовремя!», «Боши будут здесь через пару минут!», «Спасите нас, защитите!». Они лили слезы и стенали, подносили к Матиасу детей, словно хотели, чтобы он благословил младенцев, как папа римский или сам Спаситель. Увы, он ничем не мог им помочь.

Довольно долго Матиас получал удовольствие, вводя в заблуждение добрых доверчивых граждан, принимавших его как освободителя и даже героя. Он наслаждался всеобщим ликованием, которое всегда предшествует ужасу от осознания обмана. Зло, прикинувшееся Добром, приобретает новый, не имеющий себе равных, вселенский масштаб.

Сегодня, на деревенской площади, в окружении обезумевших от страха людей, ему было несмешно. Он мог бы направить на них оружие, выкрикнуть несколько слов на родном немецком языке и ощутить мгновенное упоение, глядя, как они поднимают руки и втягивают головы в плечи, а на их лицах появляется изумленное выражение. Мог бы, но не сделал этого, потому что слишком устал.

– Вы один? – спросил мужской голос, прорвавшись сквозь всеобщий гвалт.

Матиас кивнул, и люди отпрянули от него, как от зачумленного. Он один. Он не может защитить их от врага. Он бесполезен. Мужчины разошлись, чтобы продолжить сборы, но несколько женщин остались рядом, их лица выражали сочувствие и сожаление. Красивая девушка запечатлела на его щеке долгий поцелуй, и он, как гладиатор перед боем, долго ощущал на коже прикосновение ее пухлых, теплых и влажных губ.

Он покинул деревню и пошел навстречу немецкой колонне. Нужно вернуться в свой лагерь, получить указания, продолжить миссию, найти Меченого и следовать за ним, куда понесет война. Матиас не сомневался, что у изобретательного Скорцени осталось в запасе немало трюков, он сумеет закончить эту войну забавнейшим из способов и даже спастись от гибели, когда станет совсем жарко.

Вскоре он услышал шум танкового мотора и заметил за пригорком каски. Те самые, вечно съезжавшие на лоб и казавшиеся ему такими смешными из-за несуразной баски-назатыльника. Любой человек в таком «головном уборе» казался злобным придурком. Даже Ганди выглядел бы зловредным дебилом, нацепи он такой на лысый череп[32]. Матиас остановился посреди дороги, готовясь снять американскую каску, как только завидит своих. Это был условный знак между людьми Скорцени и солдатами рейха из других частей: «Я свой, не стреляйте!» Пехотинцы были совсем близко, один из них поднял голову. Его глаза скрывал металлический козырек, виден был только большой, глупый, широко раззявленный рот. И Матиас вдруг прыгнул в кювет и пополз к росшим на опушке елям. К немцам он не пойдет. Останется один, и пусть все убираются к черту! Сидя в укрытии, он наблюдал, как мимо проходит серо-зеленое войско. Солдаты маршировали по унылой сельской местности, держа спину почти так же прямо, как на параде у Бранденбургских ворот перед фюрером.

На закате дня ноги сами принесли Матиаса в хижину. Он толкнул дверь и, внимательно оглядев помещение, заметил, что некоторые вещи стоят на других местах. Здесь явно кто-то побывал. Матиас разжег огонь, сварил себе чашку настоя из сосновых иголок, достал сухари и принялся за скудный ужин. Его внимание привлекло яркое пятно в углу комнаты. Детский шарф. В красно-зеленую полоску. Он велел Рене снять его – слишком уж бросался в глаза. Матиас поднес шарф к лицу и почувствовал запах девочки, пропитавший мокрую шерсть. Явственный, очень естественный, очень «телесный», сладковато-пу́дровый, как у детской присыпки. Он представил себе изменчивое лицо Рене, то обезоруживающе простодушное, то по-взрослому серьезное. В этом лице было нечто могущественное и непостижимое, нечто такое, чего Матиас не встречал ни у кого другого.

Рене. Он почувствовал непреодолимое желание увидеть ее, услышать, почувствовать рядом с собой. Вдруг на ферму ворвались люди Пайпера? Внедренные бойцы из отряда Матиаса должны были обеспечить беспрепятственное продвижение «официальных» частей, в том числе печально знаменитой дивизии СС «Адольф Гитлер»[33]. В числе офицеров был Иоахим Пайпер, многолетний адъютант Гиммлера, элегантная лицемерная скотина. Дивизия наверняка где-то рядом, и Пайпер, ответственный за массовое уничтожение гражданского населения и евреев в Восточной Европе, получил приказ «не церемониться». Затевая безумное наступление, Гитлер потребовал от соратника быть жестоким, неуступчивым и мстительным, как древние боги, в которых нацисты играли с ребяческой серьезностью. Матиас надел куртку, загасил огонь и вышел.

Рене совершенно прониклась атмосферой дома Паке. Она мгновенно поняла, как «работает машина», кто есть кто и кто чем занят. Девочка хорошо поладила с детьми – они оценили ее талант рассказчицы, фантазию, умение придумать новую игру, забавно изобразить разных персонажей. Она развеяла царившую в подвале скуку, потому что давным-давно научилась жить в замкнутом пространстве, не шуметь, не высовывать нос на улицу и все равно развлекать себя.

Старая Жинетта была особенно расположена к Рене, любила сажать ее к себе на колени, пела песенки или рассказывала сказки. С Жинеттой девочка чувствовала себя в безопасности. Франсуазу Рене жалела, но она ей не нравилась. Жан ужасно кашлял, мешая всем спать, у него был жар, и он много плакал, а если мальчик хотел поиграть с другими детьми, мать прижимала его к себе и не отпускала.

Американцы вели себя вполне прилично, к гражданским относились уважительно, были услужливы. Дэн увивался вокруг Жанны и все время хищно улыбался. Жюлю Паке это не слишком нравилось. Девушка ничем не поощряла ухаживаний, смотрела на янки свысока и вела себя как оскорбленная весталка.

Рене старалась не думать о немецком солдате. Ее солдате – так она его про себя называла. Война приучила девочку, что в жизни все зыбко и переменчиво, но она почему-то поверила, что они никогда не разлучатся. Незадолго до того как Рене поселилась в семье Анри и Марселя, она жила в замке сестры Марты. Туда же привезли десятилетнюю девочку Марго, и та все время твердила, что бывшая учительница очень ее любит, а потому приедет и заберет к себе. Марго рассказывала всем и каждому, что мадемуазель Элиза (Рене до сих пор помнила имя!) станет ее мамой, пока не вернется настоящая. Учительница ни разу и носу не показала в замке, но Марго все надеялась и мечтала – вслух! – и это стало очень раздражать Рене. Она не понимала, почему взрослые не говорят девочке, что все это чепуха и глупости. Нужно было помочь ей, чтобы она наконец узнала правду. И Рене сделала то, на что не решались монахини: при всех детях объяснила Марго, что мадемуазель Элиза не приедет. Бедняжка разрыдалась. Рене обняла ее, желая утешить, но все-таки добавила, что родители, конечно, тоже не появятся, что они где-то далеко, а может, вообще умерли. Марго посмотрела на Рене с таким ужасом, как будто у той выросли рога, а потом пустила в ход кулаки, и одной из сестер пришлось разнимать их.