Мое чужое сердце - Кэтрин Райан Хайд

В первую очередь хочу поблагодарить чудесную команду кардио- и кардиоторакальных хирургов, докторов Стивена Фреялденховена, Дэвида Канвассера и Люка Фэйбера, за их щедрый вклад в эту книгу, который состоял в том, что они не только следили за медицинской точностью рукописи, но и позволили мне воочию наблюдать за проведением хирургической операции на «открытом сердце». Такие возможности появляются в жизни писателя не каждый день, и я глубоко признательна.

Большое спасибо также Джону Цинке, доктору медицины, и Нэнси Цинке, медицинской сестре, бакалавру сестринского дела, за то, что они рецензировали первоначальную рукопись, и за то, что замолвили за меня словечко вышеназванным хирургам.

Еще хочу отметить, что вышеприведенные подробности довольно далеки от вымышленных научных взглядов моего персонажа ученой-исследовательницы Конни Мацуко. Я прочла и изучила множество работ невролога Кэндес Перт и психонейроиммунолога Пола Пирсолла: они помогли мне при создании полностью выдуманного образа Конни Мацуко и ее воззрений. Тем не менее очень хочу внести ясность: Конни Мацуко – это не Кэндис Перт и не Пол Пирсолл, я сотворила ее на основе собственной трактовки таких научных трудов. Тем, кому захочется оспорить ее теорию клеточной памяти, следует отчетливо понимать, что исходит она только от меня и ни от кого другого.

Наконец, хочу поблагодарить мою подругу Ли Замлох за позволение воспользоваться ее небольшим, но богатым опытом, почерпнутым из рассказа о том, как Ли вместе с дочерью ждали донорское сердце, но так и не дождались. Такие вот небольшие вкрапления правды приближают художественный вымысел к реальности. Я сожалею, что тебе пришлось пережить это, но воздаю должное тому великодушию, с каким ты позволила воспользоваться своей историей.

Вероятно, я скоро умру. Может быть, сегодня ночью во сне. Может, на следующих выходных. Или во вторник через три недели. Тут трудно сказать.

Думаю, вам это кажется чем-то ужасным. Кто бы вы ни были. Кто бы ни стал читать это в один прекрасный день. Но для меня в этом нет ничего ужасного.

Я просто привыкла. Почти двадцать лет живу с этим. С той самой ночи, когда родилась.

Не хочу рушить ваш мир до основания, но и вы тоже умрете. Наверное, не так скоро, как я, но тут никогда не знаешь наверняка. Понимаете, в этом вся штука. Мы не знаем. Ни один из нас. Я могу получить донорское сердце и жить потом долго и счастливо, а вы, может, прямо завтра попадете под автобус. Или даже сегодня, черт побери.

Вот она, разница между вами и мной: вы думаете, что ни за что не умрете в ближайшее время. Хотя, может, и ошибаетесь.

Я же знаю, что непременно умру.

Иногда я пытаюсь представить, что каждую ночь ложишься спать с мыслью, что обязательно проснешься. Полагаю, полно людей, которые именно так думают. Каждый день. Ну а я понятия не имею, как это – быть таким человеком.

Знаю только, каково быть мною.

Мама назвала меня Вида.

По-моему, глупее имени в мире нет. Но приходится стараться быть терпеливой с матерью. У нее и так проблемы.

Прежде всего, я единственный ребенок. А еще, хотя ей выпало столько же, сколько и мне, маме необходимо привыкать к мысли о том, что она меня потеряет, но ей пока не удалось добиться в этом успеха. По ее словам, это потому, что она – мать, а у меня и вправду нет другого выбора, как верить ей. Самой-то мне откуда знать? Я не мать и никогда ею не стану, если только не усыновлю кого-нибудь. Моему сердцу ни за что не перенести рождение ребенка.

Мне повезло, что хоть до сегодняшнего дня дотянула.

На тот случай, если вы совсем не знаете испанского, Вида означает «жизнь». Понимаете? Для мамы это еще одно доказательство, что ее ребенок будет жить. И не то чтобы мы были испанцами. Вовсе нет. Но, мне кажется, назвать единственную дочь «Жизнь» или «Живая» немного странно. Даже для нее.

Мама любит поруководить, хотя я не думаю, что она это осознает. Я ей и не говорю, потому что у нее и так куча проблем, а я не уверена, нужно ли добавлять еще и это поверх всего остального.

Но нашим маленьким мирком она правит очень твердо.

Это забавно, потому что… Ну, объяснить, почему смешно, трудно. Но если бы вы увидели маму, то сразу бы поняли. У нее рост около четырех футов и десяти дюймов (она уверяет, что пять футов[1], но это полная ложь), щеки, словно красные яблоки, и широкая улыбка, что делает ее похожей на одного из эльфов в свите Санта-Клауса. Если у Санты есть эльфы-девочки. Короче, по внешнему виду мою мать никак не причислишь к властным особам.

Но она держится молодцом.

Эстер когда-то была в концлагере.

Бухенвальде.

Когда я произношу «Бухенвальд», выходит иначе, чем когда это выговаривает Эстер. Она, хоть и живет в нашей стране уже больше шестидесяти лет, все равно говорит с очень заметным немецким акцентом. У большинства людей акцент уже через несколько лет пропадает, но Эстер все еще от него не избавилась. Значит, он ей еще зачем-то нужен. Когда она произносит «Бухенвальд», «х» у нее – какой-то замысловато-шипящий (у меня так ни за что не получится, если я попробую, а я пыталась), и во второй части слова звук «в» выходит резким, и никакого мягкого знака нет.

Когда Эстер была в моем возрасте, она находилась в Бухенвальде.

Сейчас она очень старая. Сколько ей, я не знаю. Она не говорит. Но возраст можно предположить, основываясь на том, когда союзники освободили лагеря (я ловко обращаюсь с интернетом, поскольку много времени провожу дома, и это то, что я могу делать, не вызывая ни у кого беспокойства или желания убеждать меня быть осторожнее), потом решить простую арифметическую задачку, и получится, что Эстер должно быть никак не меньше девяноста.

На самом деле она выглядит старше. Так что, мне кажется, она немного покривила душой, говоря, насколько была молода, когда всю ее семью забрали и посадили на поезд.

Это типа как моя мама говорит, что ее рост пять футов, когда в ней всего четыре фута десять дюймов. Думаю, люди так частенько делают.

Но только не я. Я говорю правду. Толком и сама не понимаю, почему.

Эстер подарила мне эту книжку с чистыми страницами. Как раз в ней я и пишу прямо сейчас. Ее вы, должно быть, и держите в руках, если читаете это.

Она сказала, что это дневник, но на вид просто книжка. Обычная переплетенная книжка. Просто на страницах ничего нет. Я прямо-таки возликовала, когда Эстер мне ее подарила, потому что вообразила, что это настоящая книга. Книги я очень люблю. Они моя опора.