Опасное лето - Эрнест Хемингуэй

Странно было снова ехать в Испанию. Я не надеялся, что менякогда-нибудь пустят опять в эту страну, которую после родины я люблю большевсех стран на свете, да я бы и сам не поехал, пока хоть один из моих испанскихдрузей еще сидел в тюрьме. Но весной 1953 года, когда мы собрались в Африку, уменя возникла мысль заехать в Испанию по дороге; я посоветовался на Кубе снесколькими приятелями, сражавшимися в гражданскую войну в Испании на той и надругой стороне, и было решено, что я с честью могу вернуться в Испанию, если,не отрекаясь от того, что мною написано, буду помалкивать насчет политики. Овизе вопрос не вставал. Американским туристам теперь виза не требуется.

В 1953 году никто из моих друзей уже не находился в тюрьме,и я строил планы, как я повезу Мэри, мою жену, на ферию в Памплону, а оттуда мыпоедем в Мадрид, чтобы побывать в музее Прадо, а потом, если нас к этомувремени не посадят, еще посмотрим в Валенсии бой быков, прежде чем отплыть кберегам Африки. Я знал, что Мэри ничего не угрожает, так как она раньше вИспании не бывала, а все ее знакомые принадлежат к избранному кругу. В случаечего они сразу же поспешат к ней на выручку.

Не задерживаясь в Париже, мы быстро пересекли Францию и черезШартр, долину Луары и Бордо доехали до Биаррица, где кое-кто из знакомых,принадлежащих к избранному кругу, ожидал нас, чтобы вместе с нами пересечьграницу. Мы обстоятельно закусили и выпили и условились в определенный часвстретиться в отеле в Андайе и вместе ехать дальше. Один из наших знакомыхзапасся письмом от герцога Мигеля Примо де Ривера, испанского посла в Лондоне,которое своей волшебной силой якобы могло вызволить нас из любой беды. Узнав обэтом, я несколько приободрился.

Было мрачно и шел дождь, когда мы добрались до отеля вАндайе, мрачно и пасмурно было и на другое утро, и низко нависшие тучи скрывалиот глаз испанские горы. Знакомые наши в назначенное время не явились. Яподождал час, потом еще полчаса. Потом мы двинулись к границе.

Пограничный пост тоже выглядел довольно мрачно. Я предъявилнаши паспорта, и полицейский инспектор долго изучал мой паспорт, не глядя наменя. Обычная испанская манера, но от этого не легче.

– Вы не родственник писателю Хемингуэю? – спросилинспектор, по-прежнему не глядя на меня.

– Из той же семьи, – ответил я.

Он перелистал паспорт, потом всмотрелся в фотографию.

– Вы Хемингуэй?

Я подтянулся почти по-военному и сказал: «A susordenes», – что по-испански значит и «слушаюсь!», и «к вашим услугам!».Мне случалось слышать и видеть, как эти слова произносились при самых различныхобстоятельствах, и, надеюсь, я сумел произнести их и оттенить голосом какнужно.

Во всяком случае, инспектор встал, протянул руку и сказал:

– Я читал все ваши книги, и они мне очень нравятся.Сейчас я поставлю штамп на ваших документах и, если понадобится, помогу вам натаможне.

Так я снова попал в Испанию, и мне даже не верилось, что этоправда, и при каждой новой проверке документов – а их еще в трех местахпроверяли, пока мы ехали вдоль реки Бидассоа, – я ждал, что вот сейчас насзадержат или отправят обратно. Но каждый раз полицейский, внимательно и учтивопросмотрев наши паспорта, махал рукой в знак того, что можно ехать. Нас былочетверо – чета американцев, жизнерадостный итальянец из Венеции и шофер, тожеитальянец, из Удине, – и направлялись мы в Памплону на праздник святогоФермина. Джанфранко, наш итальянский спутник, бывший роммелевский офицер, одновремя работал на Кубе и жил у нас в качестве близкого и любимого друга. Он насвстретил с машиной в Гавре. Шофер Адамо мечтал со временем открыть похоронноебюро. Впоследствии он осуществил эту мечту, так что, если вам доведется умеретьв Удине, вы станете его клиентом. Никто никогда не спрашивал его, на чьейстороне он сражался в гражданскую войну в Испании. Для своего душевногоспокойствия я тешил себя надеждой, что и на той и на другой. Учитывая поистинелеонардовскую многогранность, обнаружившуюся в нем при более близкомзнакомстве, можно считать это вполне вероятным. На одной стороне он мог дратьсяза свои убеждения, на другой – за свою родину или за город Удине, а если бсуществовала еще третья сторона, нашлось бы, за что драться и на третьей: загоспода бога, или за фирму «Ланчия», или за торговлю похороннымипринадлежностями – ведь все это в равной мере было дорого его сердцу. И мы былидороги его сердцу, а также вся женская половина рода человеческого. Если хотьодна десятая часть его подвигов не являлась вымыслом, Казанова по сравнению сАдамо не более как итальянский Генри Джеймс, а Дон-Жуан просто ничего не стоит.Если вы, как я, любите путешествовать весело, путешествуйте с итальянцами.Нельзя было подобрать лучших спутников, чем те двое, что вместе с нами сидели вотличной, выносливой «ланчии», бодро поднимавшейся в гору по обсаженнойкаштанами дороге, оставив внизу зеленую долину Бидассоа; а пока длился подъем,туман вокруг постепенно редел, и я знал, что за Коль-де-Велате, когда мы выедемна горное плато Наварры, нас ожидает ясное, безоблачное небо.

Эта книга задумана как рассказ о бое быков, но в то время яотносился к бою быков довольно равнодушно, мне просто хотелось, чтобы Мэри иДжанфранко увидели это зрелище. Мэри ездила смотреть Манолето, когда онпоследний раз выступал в Мексике. Погода в тот день была ветреная, быки никудане годились, но Мэри понравилось, и я понял, что, если такая убогая корридапроизвела на нее впечатление, значит, из нее выйдет настоящая любительница боябыков. Говорят, кто может прожить без боя быков год, тот и всю жизнь без негообойдется. Это не совсем верно, но доля истины тут есть, а я четырнадцать летне видел боя быков, если не считать корриды в Мексике. Правда, для меня этигоды во многом были похожи на тюремное заключение, только не внутри тюрьмы, аснаружи.

Я читал и слышал от верных людей о недостойных уловках,которые вошли в практику при Манолето и потом укоренились. Чтобы уменьшить рискдля матадора, быку спиливают кончики рогов, а затем остругивают и обтачиваютдля придания им естественного вида. Такие подпиленные рога чувствительны, какпальцы, на которых ногти срезаны до живого мяса, и если хоть раз заставить быкаткнуться ими в барьер, он испытает такую боль, что потом будет избегать любыхударов рогами. То же самое случится, если он боднет плотный, негнущийся брезентпопоны, которая служит броней лошадям.