Опасное лето - Эрнест Хемингуэй

Кроме того, когда рога у быка укорочены, он теряет чувстворасстояния, и матадору легче увертываться от него. На скотоводческой ферме быкипостоянно дерутся между собой, и в этих подчас кровопролитных драках учатсядействовать рогами, так что чем бык старше, тем больше у него опыта и умения. Ивот антрепренеры, у которых всегда, кроме матадоров-звезд, есть еще целый штатматадоров помельче, добиваются от скотоводов выращивания так называемых«полубыков» – медиоторо. Медиоторо – это бычок не старше трех лет, еще ненаучившийся хорошо действовать рогами. Пастбище для него выбирается поближе кводе, чтобы ему не приходилось много ходить и чтобы ноги у него не слишкомокрепли. Кормят его зерном, от чего он быстро достигает требуемого веса и навид ничем не отличается от взрослого быка. Но на самом деле это всего лишьполубык, лишенный настоящей силы, и матадор, которому не так уж трудносправляться с ним, должен даже беречь его, чтобы он не изнемог раньше времени.

Но и подпиленным рогом бык может нанести человекусмертельное увечье. Немало матадоров получило тяжелые раны в боях с быками, укоторых рога были укорочены. И все же работать с такими быками в десять разбезопаснее, а убивать их в десять раз легче.

Рядовой зритель ничего не заметит, он в рогах не разбираетсяи не обратит внимания на шершавую беловатость оструганного места. Он видитблестящие черные кончики рогов и не догадывается, что эта чернота и блескискусственного происхождения. С помощью машинной смазки можно так обработать оструганныйрог, что он будет блестеть не хуже старого сапога, начищенного седельной мазью;но опытный взгляд сразу обнаружит обман, как наметанный глаз ювелираобнаруживает изъян в брильянте, – только с гораздо большего расстояния.

Во времена Манолето, да и позднее существовали бесчестныеантрепренеры, которые в то же время являлись подрядчиками или же были связаны сподрядчиками и со скотоводами, поставлявшими быков. Идеальным быком для своихматадоров они считали медиоторо, и многие скотоводы специально выращивали дляних таких полубыков в большом количестве. Раскормленный зерном бык кажетсякрупней, чем он есть, но на самом деле это просто молодой бычок, которого легкораздразнить и легко заставить слушаться. О рогах беспокоиться нечего. Рогаможно укоротить, а потом ошеломлять публику чудесами, которые проделывает стаким быком матадор: вот он ждет его, стоя к нему спиной; вот пропускает у себяпод рукою, глядя не на него, а на зрителей; вот становится на одно колено передразъяренным животным и, приложив левый локоть к уху быка, словно бы говорит сним по телефону; вот гладит его рог или, отбросив мулету и шпагу, обводитпублику взором ярмарочного комедианта, а бык, одуревший, истекающий кровью,стоит перед ним, точно зачарованный, – и публика дивится на весь этотбалаган, веря, что происходит возрождение золотого века тавромахии.

Итак, по разным причинам, прежде всего потому, что возрастболельщика для меня миновал, я почти остыл к бою быков; но за это времяпоявилось новое поколение матадоров, и мне захотелось их посмотреть. Когда-то язнал их отцов, многие были моими друзьями, но одни умерли, другие ушли с арены,уступив чувству страха или из-за чего-нибудь другого, и я дал себе слово большене заводить друзей матадоров: слишком сильно я страдал за них и вместе с ними,когда от страха или от неуверенности, которую рождает страх, они не моглисправиться с быком. Я сам испытывал этот смертный страх, когда на арене былкто-нибудь из моих друзей, а так как мне за это не платили и помочь другу яничем не мог, я решил, что глупо мучать себя подобным образом, да еще за своиденьги. Потом, в силу разных событий и обстоятельств и благодаря тому, чтовремя нас учит многое видеть яснее, я почти избавился от этого страха, разрешивпроблему лично для себя. Я даже умею передавать и другим – вообще или в особонапряженные минуты – эту способность без страха и даже без уважения относитьсяк опасности. Такой дар – счастье или несчастье для человека, смотря по тому,как его ценить и как им пользоваться. Я стараюсь не злоупотреблять этим даром ихорошо знаю, что утрачу его, как только ко мне самому вернется чувство страха.А оно может вернуться в любой день – все ведь на свете непрочно. Для меня личносамое прочное – это знание. Но нужно высказать то, что знаешь, и тут никто тебепомочь не может.

В тот раз, в 1953 году, мы поселились за городом, вЛекумберри, и каждое утро ездили за двадцать пять миль в Памплону, с такимрасчетом, чтобы быть на месте к семи часам, когда быки побегут по улицам.Женщинам тяжело вставать так рано, и потому жить в Лекумберри неудобно, хотятам есть хороший отель с очень милыми хозяевами, а дорога до Памплоны – одна изсамых живописных в Наварре, особенно средняя ее часть, совершенно прямая; когданесешься по ней в быстроходной машине, испытываешь наслаждение полета.

В отеле в Лекумберри мы застали своих знакомых. Какие-топричины помешали им встретиться с нами в Андайе в условленное время; посколькув конце концов все уладилось, я не стал вникать в эти причины, и сумасшедшаянеделя фиесты пошла своим чередом. К концу этой недели все мы уже прекраснодруг друга знали, и все или почти все друг друга любили, а это значит, чтофиеста прошла удачно. В первый день сверкающий «роллс-ройс» графа Дэдли казалсямне чуть-чуть претенциозным. В последний день я был от него в восторге. Так всескладывалось в том году.

Джанфранко пристал к развеселой компании, состоявшей изчистильщиков сапог и начинающих карманников, и его постель в Лекумберри побольшей части пустовала. Он стяжал хоть скромную, но все же славу тем, чторасположился на ночлег в загороженном проходе, через который быки попадают вцирк, чтобы утром не проспать и не пропустить encierro, как с ним уже однаждыслучилось. Он не пропустил. Быки пробежали прямо над ним. Вся его компаниястрашно гордилась этим.

Адамо исправно являлся в цирк каждое утро. Он хотел, чтобыему разрешили убить хоть одного быка, но администрация не пошла навстречу егожеланию.

Погода стояла ужасная, Мэри, промокнув до костей, схватиласильную простуду, и температура у нее держалась до самого Мадрида. Бой быковпроходил так неинтересно, что не стоило бы о нем и говорить, если б не однознаменательное обстоятельство. Именно тогда мы впервые увидели АнтониоОрдоньеса.

Мне стало ясно, что это великий матадор, едва только онсделал первое китэ. Словно все великие мастера этого приема (а их было немало)ожили и вновь вышли на арену – только он был еще лучше. С мулетой он работалбезукоризненно. Убил мастерски и без труда. Внимательно и пытливо следя за егодвижениями, я думал о том, что, если с ним ничего не случится, он будетпо-настоящему велик. Я тогда не знал, что он все равно будет велик, что бы сним ни случилось, и каждая серьезная рана только придаст ему еще большемужества и страсти.