Близкие люди - Татьяна Устинова

— Ну Инга Арно-о-льдовна!..

Степан зажал водолазку коленями и сильно потер лицо.

Она не уехала. Она осталась. Сейчас она на кухнеразговаривает с Иваном.

— Кажется, твой отец все-таки проснулся, — сказал совсемрядом веселый голос, и Степан открыл глаза.

Ингеборга стояла прямо перед ним и рассматривала его свеселым удивлением. В руках у нее было большое блюдо.

— Привет, — сказала она тихонько, потянулась и быстропоцеловала в губы, — Иван приехал. Он полдня стрелял из лазерной пушки. Так чтоготовься.

— Пап! Почему ты спишь?! Ты что, простудился?! Пап, менятолько что привезли! Пап, ты знаешь, там, в этом клубе, есть такая программа,что можно просто так приехать, а не только день рождения отмечать. Может,поедем в субботу, а? Ну, не в эту, а хотя бы в следующую? Илюхин папа ИнгеАрнольдовне все телефоны дал и сказал, что они сами этот клуб только недавнооткрыли и там можно родителям тоже стрелять. Только ты в меня сразу попадешь. АИлюха все время мазал, а его папа пришел, посмотрел на нас и сказал: «Какойужас!» — хотя мы ничего такого не делали!

— Как я его понимаю, — пробормотал Степан и, кое-как натянувводолазку, схватил Ивана, сунул под мышку и понес в кухню. Иван хохотал,брыкался и вопил:

— Ну па-а-а-апа!!

— Его хорошо бы на улицу выпустить, — проговорила Ингеборгатак, как будто речь шла о щенке, — видите, сколько энергии осталосьневостребованной, да еще впечатления от лазерной пушки! Только на улице снег.

— Снег уже не идет, Инга Арнольдовна! Он уже перестал! АИлюхин папа сказал, что это не погода, а издевательство над людьми, которыесобирались на выходные за город. Пап, а мы за город поедем?

— Поедем, — пообещал Степан неожиданно. — Поедете с нами,Инга Арнольдовна?

Иван отцепил от Степановой шеи ручки-веточки и немедленнозаныл:

— Вот было бы здорово, Инга Арнольдовна! Ну пожалуйста, нупоедемте! Помните, как мы в прошлый раз ездили?! Ведь было же здорово, правда?

— Правда, — согласилась Инга Арнольдовна.

Ей ни капельки не было неловко, и все происходящее нисколькоее не смущало. Ей было весело, уютно и легко, как будто все давным-давноопределилось и встало на свои места и осталось только сообщить хорошую новостьИвану, который — конечно же! — придет в восторг. И еще ее очень развлекалапочти обморочная растерянность Павла Степанова.

Как будто почувствовав ее настроение, он вдруг пристально нанее взглянул и сказал внушительно:

— Ну вот что. Пойдемте-ка в китайский ресторан. Здесь зауглом, совсем рядом. И Ивану погулять не вредно, вы сами сказали, ИнгаАрнольдовна…

Против китайского ресторана никто не возражал, хотяИнгеборга немного огорчилась. Ей было непонятно, почему ему хочется увести ееиз своего дома. Опять пируэты и заходы или на этот раз что-то другое? Нежеланиесдаваться? Страх, что попался? Сожаление? Раскаяние?

Она и предположить не могла, что от нереальностипроисходящего в его жизни у Павла Степанова даже заболела голова. Головнаяболь, его вечный спутник и враг, по-змеиному вплыла в висок и с наслаждениемукусила в первый раз.

Эта рождественская картинка — женщина, с которой у него всетак хорошо сложилось, и его сын, веселый и счастливый, только что вернувшийся спраздника, на его собственной кухне, где тепло и вкусно пахнет, и горитнеутомительный легкий свет, и сияют глянцевыми боками яблоки в плетенойкорзине, и осторожно крадется по черной полированной стойке рыжий фарфоровыйкот, и распахнутая книга валяется на диване, и лоснится в переливающейсявазочке малиновый джем — была для Павла Степанова так же неуместна, чужда икратковременно, как снег в мае.

И самое-самое главное — картинка не могла иметь к немуникакого отношения.

Он заглянул в чужое окошко, только и всего. Или нет. Он поошибке забрел в чью-то чужую жизнь. Вовсе не его ждали в этой теплой и светлойкухне. Вовсе не он сделал всех такими счастливыми, и, пока еще никто недогадался об ошибке, он должен был обязательно предпринять что-то, куда-то уйтии увести их, разрушить фарфоровую сусальную иллюзию, поверить в которую былотак соблазнительно просто.

На улице было влажно и холодно. Снег — вполне реальнозимний, а вовсе никакой не майский — лежал на лавочках и деревьях, машинывыплескивали с шоссе серую массу, как будто грязную мыльную пену. Иван первымделом слепил снежок и метнул его в ближайшее дерево. Снежок прилип к стволу с мокрымчавканьем.

— Красота какая! — восхитился Иван. — Пап, давай снежкамибросаться!

Степан воспринял эту идею с неожиданным воодушевлением. Онне знал, что скажет Ингеборге, если хотя бы на минуту останется с ней наедине.

Она посмотрела в его замшевую спину, независимо пожалаплечами и закурила сигарету.

Чего бы он ни напридумывал на этот раз, это его проблемы,так сказала она себе. Он или справится с ними молча, или поделится с ней, илиони разрешатся сами собой. Она не станет приставать, выясняя, в чем дело. Уж наэто-то ее прибалтийского здравого смысла вполне должно хватить.

Когда они добрались до ресторана, Иван был мокрым с ног доголовы и таким же счастливым.

— Вы не сердитесь, Инга Арнольдовна? — заскулил он, подбегая.— Мне папа велел у вас спросить, не сердитесь ли вы?

— Вовсе нет, — ответила Ингеборга немножко слишком любезно,хотя Иван ровным счетом ни в чем не был виноват. Но даже прибалтийское терпениебыло не бесконечным. — А ноги у тебя такие же мокрые, как и все остальные частитела?

Иван так горячо стал уверять ее, что ноги у него совершенносухие, что она моментально убедилась в своей правоте.

— Понятно, — перевела она Иванов скулеж, — значит, когдасядем за стол, ты под столом кроссовки снимешь и будешь сидеть без них.

— А так разве можно? — спросил Иван.

— Нет, но другого выхода я не вижу. Если только ты несогласишься сейчас же отправиться домой.

— Не-ет, — прогудел Иван и осторожно взял ее за руку.

Ингеборга посмотрела на тоненькую ручку-прутик в своей руке,и ей стало грустно.

В ресторанчике ничего не изменилось — так же раскачивалисьразноцветные фонари на липах, иероглифы, намалеванные на досках шли сверхувниз, провожая посетителя по крутой лесенке, щекастый мандарин при входе былтак же сладостно приветлив, и девушка в красном кимоно с золотыми драконами исиними стрелами вместо глаз кланялась все с той же, почти китайской грацией.