Великий Наполеон. "Моя любовница - власть" - Борис Тененбаум

B результате Австрия получала вместо Франции грозного соседа на Западе, русско-прусский союз – грозного соседа на Востоке.

Спорить, однако, было трудно. Австрия, дойди дело до столкновения, выстоять против России в союзе с Пруссией не могла бы просто никак.

Как выйти из такого трудного положения? Император Франц полагался только на изворотливый ум своего министра. В конце концов, Меттерних сумел спасти своего государя от «…корсиканского чудовища…» – Наполеона. И сделал это своим умом, терпением, обходительностью – с использованием помощи и войск «…светлого ангела…», императора России Александра Первого, Благословенного.

Правда, теперь, после того как комбинация Меттерниха с регентством Марии-Луизы не удалась, после отречения Наполеона и полного ухода династии Бонапартов, угрозой становился сам «светлый ангел». Ho на стороне Австрии оставались ум, терпение и обходительность ее первого министра.

Оставалось найти могущественного союзника.

Сейчас, в октябре 1814 года, этим могущественным союзником стала Англия.

И, надо сказать, Англия не разочаровала Меттерниха. В безупречно вежливых, но чрезвычайно холодных выражениях ее представитель, виконт Кэстльри, довел до сведения российского императора, что его польские проекты «…не могут быть поддержаны Великобританией…». На фоне такого заявления то дополнительное обстоятельство, что Кэстльри высказался и против поглощения Саксонии Пруссией, выглядело уже как незначительная подробность.

Царь горячо возражал. Все-таки не напрасно бушевала в Европе Великая Французская Революция – в своем желании «…восстановить разделенную Польшу…» неограниченный повелитель военной Империи ссылался на «…право народов…» и чуть ли не на «Общественный Договор» Руссо.

В конечном смысле идея его сводилась к «…воссозданию из кусков, поглощенных соседями, нового, объединенного польского королевства…», построенного на самых прогрессивных принципах и началах с ним самим в качестве короля. Как мы знаем, мысль сама по себе принадлежала князю Адаму Чарторыйскому, горячему польскому патриоту, человеку из близкого окружения Александра, и была им вполне усвоена. И если князя Адама в основном привлекало восстановление «…королевства Польши…», то российским государем в основном двигало желание это самое королевство заполучить.

Кэстльри, однако, довел до сведения российского суверена, что вот именно это, последнее обстоятельство и «…внушает ему тревогу, ибо чрезмерно усиливает мощь одной державы [России] в ущерб прочим, и тем нарушает европейское равновесие…».

На что царь ответил, что никакое «…европейское равновесие не может быть нарушено тем, что делается от чистого сердца...».

Пожалуй, от такого рода заявлений и пошли на Западе разговоры о загадочной русской душе – в деловых отношениях там принято все-таки думать в рамках весьма легалистической традиции, а использование декларации о «…чистоте своих намерений…» в юридическом документе рассматривается разве что как украшение.

Однако британцы не остались в долгу, и лорд Кэстльри предположил, что неслыханные свободы, предполагаемые в русской Польше, «…могут вызвать революционные потрясения в тех польских областях, которые останутся под управлением Пруссии и Австрии…».

Это был странный довод в устах представителя державы, гордившейся тем, что она самая свободная страна Европы, но полностью отвечал российским представлениям о «…коварном Альбионе...».

После пары недель бесплодных дискуссий 13 октября царь выдвинул еще один аргумент – его польская корона никак не повредит европейскому равновесию, потому что он «…не оставит свои войска в Польше, а уведет их за Неман...».

Кэстльри вполне логично ответил, что «…равновесие зависит скорее от наличия воинских сил, и уже только потом от их расположения...», и если государь России, он же – конституционный король Польши, – решит в будущем, что держать войска следует не за Неманом, а на Висле, то никто помешать ему в этом не сможет.

Он добавил также, что «…этот факт кажется ему более существенным, чем добрая воля, проявленная государем России в настоящий данный момент…»

Русских его аргументы не тронули. По сообщениям в британское посольство, некий русский генерал вообще выражал недоумение: «…Зачем, собственно, нужны переговоры, когда у нас 600 тысяч войска?»

Царь, конечно, понимал дело получше своего генерала. Англию уже – мягко и с множеством оговорок – поддержал Меттерних. Расценить такого рода «коалицию» слишком легко было бы опрометчиво. Аргументы «…мое по праву завоевания…» следовало чем-то подкрепить. Например, привлечением союзника, направленного против Англии. Его следовало сыскать.

В общем, русской делегации надо было хорошо подумать.

Среднему российскому генералу действительно могло показаться, что против «арифметического довода», с замечательной точностью сформулированного Наполеоном: «Бог на стороне больших батальонов», никаких возражений привести просто нельзя.

Однако у государя в советниках были разные генералы. Не только средние, но и получше. Они знали, что армию надо вооружать, одевать и кормить. Вооружение же и обмундирование русской армии в очень большой мере изготовлялось в Англии – и оплачивалось английскими же субсидиями. Скажем, 160 тысяч ружей, заказанных при подготовке к кампании 1813 года, пришли именно из этого источника.

Все шесть коалиций, бившихся с Францией все эти долгие годы, с 1794-го и до 1814 года, держались на английских деньгах, на английских арсеналах и на английской дипломатии. А что, если англичане сколотят новую коалицию, на этот раз против России?

Адмирал Чичагов, хоть и впавший к тому времени в немилость из-за его неудачи на Березине, утверждал в написанном однажды меморандуме к царю, что англичане охотно помогают своим союзникам золотом, а не войсками, потому что деньги для них – возобновляемый ресурс.

Их индустрия, кредит, торговля позволяют им компенсировать даже огромные расходы.

Известно было также, что морское могущество Англии – не абстракция.

Великая Армия Наполеона могла пересекать Европу с 6 сотнями пушек, делая по 20 миль в день, – чего британский флот делать не мог. Однако британский флот мог ходить вокруг Европы, делая по 40 миль в день, и мог наносить удары по побережью. Силою 2000 пушек, в любом месте по своему произволу. Например, в Прибалтике, у Петербурга…

Теперь, после достижения победы коалиции над Наполеоном, с таким «союзником» ухо следовало держать востро.

Помимо военных и морских советников, призывавших к осторожности, у царя были советники и статские. Одним из них был Карл Васильевич Нессельроде, который успел очень и очень проявить себя на поприще тайной дипломатии – со времен Эрфурта именно через него шли все тайные контакты царя с Талейраном. K 1814 году он – молодой, 34-летний – был государственным секретарем, как бы вторым министром иностранных дел. Нессельроде еще и укрепил свое положение, женившись на дочери министра финансов, Гурьева.