Самозванец - Теодор Мундт

– Любовь моя, я буду в Китайском павильоне в десять часов!

Луиза обеими руками взяла императора за голову, глубоко заглянула ему в глаза и, улыбаясь, спросила:

– А нас там не потревожат?

– Кто?

– Тени прошлого… Отзвуки былого сна…

– Прошлое умерло, Луиза, умерло, родив наше настоящее!

– Хорошо, жди меня, я приду!

Она слегка коснулась губами лба императора и быстро скрылась легкой походкой.

Иосиф просидел в голубой гостиной еще с полчаса, погруженный в сладкую задумчивость, а потом, отогнав от себя улыбку расцветшего счастья, направился к матери, чтобы обсудить с ней текущий момент и сообщить и своем решении.

IV. Китайский павильон

Иосиф проговорил с матерью почти до девяти часов вечера. Нельзя сказать, чтобы этот разговор был из числа приятных: мать и сын очень любили друг друга, но неизменно расходились во взглядах, так что тому и другой нередко приходилось работать против политических планов соправителя. Марию-Терезию пугали горячность сына, та страстность, с которой он требовал реформ. Она говорила, что реформа только тогда полезна, когда в ней назрела острая необходимость. Нельзя прививать государству и народу такие воззрения, которые в данный момент еще чужды им обоим. А Иосиф, полный непоколебимой веры в божественное призвание государя, держался того взгляда, что в стремлении к конечному добру нельзя считаться с тем, что может возникнуть на пути: миссия государя – вести народ и государство, а не следовать за ними. Государь – это полководец, который ведет войска согласно своему разумению, не считаясь с ропотом и недовольством солдат, а никак не маркитант, который едет за армией и дает солдатам лишь то, что они потребуют.

Расходились они во взглядах и на баварский вопрос.

Мария-Терезия выше всего ставила фактические, реальные права. Она была не прочь расширить австрийскую территорию, так как это усиливало мощь, а следовательно, упрочивало благосостояние народа. Но это расширение, по ее мнению, было лишь тогда позволительно, когда оно производится либо по законному праву, либо на основании обычной купли-продажи. Война за территориальные расширения допустима только тогда, когда расширяющееся государство имеет неоспоримое право на землю, когда же этих прав нет, то преступно вовлекать народ в неправую борьбу. Между тем прав Австрии на Баварию императрица не признавала, и потому эта война страшила ее.

Иосиф иначе смотрел на дело. Конечно, расти и расширяться путем дипломатических переговоров или юридических доказательств лучше, чем оружием. Но и последнее не должно страшить государя. Вручая ему корону, Господь вручает ему и судьбы народа. Только Богу и отдает государь отчет. Права – это все придумали люди, существует право божественное, и носителем его является государь!

Конечно, Иосиф отлично понимал, что ему не удастся переубедить мать, а потому и в баварском вопросе придерживался особой тактики. Он представил матери приобретение Баварии в качестве обычной купли-продажи, и Марии-Терезии как-то не пришло в голову, что и эта купля-продажа не совсем-то законна, поскольку курфюрст пфальцский своевольно поступается законными правами своих наследников в пользу незаконных детей. Нет, тогда она не подумала об этом и потому не мешала возникшим переговорам. А Иосиф довел эти переговоры до такой степени, когда Австрия уже не могла отступать без ущерба собственному достоинству ни перед чем, – хотя бы даже перед несправедливой войной. Вот в этом-то и заключалась причина огорчения императрицы: она видела, что сын поймал ее в ловушку, и не утерпела, чтобы не упрекнуть его в этом.

Сначала она заявила, что ни в коем случае не допустит войны. Но Иосиф представил ей письма Фридриха II, равно как и свои ответы, и Мария-Терезия не могла не согласиться, что первые дышат вызовом, а вторые – полны такта. Не могла она не согласиться также и с тем, что теперь нельзя под влиянием угроз отказаться от своей точки зрения и уступить Фридриху. Но войны она все-таки не хотела, не могла допустить!

Согласились они на следующем. Конечно, готовность противника к отпору умеряет воинственный пыл нападающего. Поэтому Австрия должна оказаться в полной готовности встретить врага, и император отлично сделает, если выедет в ближайшие дни в армию. Но вместе с тем Иосиф II должен дать слово, что не станет провоцировать врага на нападение, а будет все время оставаться в положении человека, отнюдь не желающего нападать и только защищающегося.

Они уже собирались расстаться, как внезапно им доложили о прибытии курьера. Последний привез неожиданное известие: «старый Фриц», не дожидаясь ответа на свое письмо, двинул войска в Богемию.

Мария-Терезия хотела сейчас же собрать первых сановников государства на совещание, но Иосиф попросил отложить это на следующее утро. Он сказал, что сегодня устал, да и кроме того, ему хочется на досуге еще раз все взвесить и обсудить. Все равно теперь ничего не поделаешь, и излишняя торопливость только приведет к поспешным решениям. Только всех тех, кого мать собирается завтра пригласить, следует тотчас же известить о происшедшем, чтобы и они тоже могли все за ночь обсудить и прийти на совет с готовым решением. Хотя, с другой стороны, что тут обсуждать? Война объявлена, враг вступил в австрийские пределы. Чаша налита, ее надо испить!

Почтительно поцеловав руку матери, Иосиф вернулся к себе. Было начало десятого. До назначенного свидания оставалось достаточно времени, чтобы немного полежать и отдохнуть, да, кстати, надо было распорядиться, чтобы приготовили все там, в павильоне. Император приказал позвать к себе Франца Венцеля и при этом вспомнил, что камердинер должен дать ему отчет в исполнении поручения.

– Что с тобой, Франц? – испуганно спросил Иосиф, увидав, что лоб вошедшего на его зов камердинера тщательно забинтован. – Что у тебя на лбу?

– Доказательство, что я добросовестно исполнил поручение вашего величества, – с мрачным юмором ответил Венцель.

– Да в чем дело? Рассказывай!

– Я явился в указанное вашим величеством место, разыскал девицу Лизетту и, убедившись, что это – именно она, приступил к исполнению поручения. Когда я сказал ей, что ее высокий гость должен уехать, да и вообще больше не может посещать ее, бедняжка так и села с разинутым ртом. Видно было, что это настолько огорошило ее, что она и слова сказать не могла. Тогда я подошел к ней, поставил перед ней шкатулку, раскрыл, думая, что блеск золота и камней приведет ее в чувство, отошел опять на свое место и сказал, что ваше величество полагаетесь на ее молчаливость и скромность… Вдруг она вскочила и крикнула: «Что! Меня купить хотят?» К этому она прибавила несколько малопочтительных выражений по адресу вашего величества, а потом схватила шкатулку, защелкнула ее, да как запустит ее в меня! Она углом врезалась мне в лоб и рассекла кожу – крови страсть сколько вышло… Затем Лизетта столь же малопочтительно прибавила, что через меня возвращает подарок обратно вашему величеству и больше ничего о вас слышать не хочет. Она так искренне любила своего «высокого гостя», а ее подкупают подарками! Затем она очень бесцеремонно вытолкнула меня, выкинула подобранную с пола шкатулку в коридор и заперла дверь. Мне оставалось только взять подарок и отправиться на перевязку!