Самозванец - Теодор Мундт

– Это было совершенно бескорыстно, но не так уж глупо. Препятствия только раздувают костер любви и превращают простую склонность в сильную страсть. Может быть, если бы тогда я не помогала вам, теперь ты пламенно любил бы ее и был бы потерян для меня!

– Но ты ведь не могла руководствоваться столь сложным расчетом?

– Видит Бог, я и не руководствовалась им! Просто я слишком сильно любила тебя, больше, чем себя. И я говорила себе: «Если не могу быть счастливой я, то пусть хоть он будет счастлив!»

– Милая!

– Но маленькая надежда у меня все-таки была. Я думала: «А вдруг он поймет, что это – не то, что ему нужно? Вдруг он все-таки заметит меня и мою страсть?» Временами я впадала в отчаяние и хотела уйти в монастырь, чтобы там похоронить свою несчастную любовь, но меня не оставляла надежда на Божью милость. Когда баронесса попала под следствие, то я очень перепугалась. Я боялась, чтобы это не подлило масла в огонь твоей любви. Поэтому я изо всех сил старалась, чтобы Эмилия не понесла незаслуженной кары…

– Но обыкновенно женщины действуют и рассуждают совершенно иначе!

– Да, любимый, ты прав. Но, может быть, поэтому-то так мало счастливых женщин: это была бы неправильная тактика. Однако я действовала так не из корысти – я искренне любила тебя, только мне не хотелось, чтобы ты пал жертвой самообмана. Мне почему-то всегда казалось, что ты не можешь любить Эмилию по-настоящему. Она очень милая, очень чистая и очень хорошая женщина, но… она не для тебя. Она создана быть верной женой среднему человеку, она не может понять, что бывают положения, когда нельзя с кем-то встать вровень. Твоя любовь сама по себе почетнее, чем брачный венец. А она больше всего страшилась бесчестья, которое видела в незаконной связи. Ах, да разве можно думать об этом, когда любишь!

– Я благодарю Бога, Луиза, что он дал мне возможность прозреть и увидеть твою любовь. Теперь я молю его об одном: чтобы он дал и мне, и тебе долгую-долгую жизнь. Можем ли мы теперь прожить друг без друга?

– О, нет! Теперь нет!

– Конечно, на короткое время нам придется расстаться, но я надеюсь, что это будет очень недолго…

– Расстаться? Но почему?

– Война…

– О, я все еще надеюсь, что эта война не разразится!

– Я должен огорчить тебя, Луиза: война уже началась! Только что прибыл курьер с извещением, что прусский король вторгся в пределы Богемии!

Луиза закрыла лицо руками и несколько минут просидела в молчаливом отчаянии.

– Ах, чего бы не дала я, лишь бы прекратить эту несчастливую войну! – сказала она наконец.

– Полно, Луиза, о счастливом или несчастливом исходе войны можно судить только по ее окончании!

– Эта война несчастлива потому, что она неправая!

Иосиф с улыбкой посмотрел на княгиню и сказал без всякого высокомерия и иронии:

– Что можешь понимать ты, женщина, в государственных делах и в государственном праве?

– Больше, чем ты думаешь, Иосиф. Я много работала по этому вопросу вместе с покойным мужем, компетенция которого тебе известна, и научилась разбираться в спорных претензиях. По приезде в Вену я не оставила своих работ, потому что ее величество почтила меня своим доверием и зачастую поручала готовить ей справки по каким-либо вопросам, а вследствие этого у меня и оказались ключи всех библиотечных шкафов. Попутно я ознакомилась и с баварским вопросом. У Австрии нет прав на Баварию, и попытка присоединить ее является действительно самовольным уничтожением ленных прав!

– Луиза, ты говоришь о том, что плохо знаешь! Австрия ничего не присоединяет и никого не подавляет. Вопрос о Баварии – это дело частного соглашения между курфюрстом и австрийским эрцгерцогом. Всякий вправе распоряжаться своей собственностью!

– Говорил бы ты так, если бы твоей державной матушке пришло в голову продать Австрию соседней державе? Нет, Иосиф, корона не является частной собственностью, которой можно распоряжаться как угодно!

– Луиза, мне не хочется превращать наш первый брачный вечер в какую-то дипломатическую конференцию, где люди упражняются в диалектике. Скажу тебе одно: ты рассуждаешь, как женщина, как человек, а я – как венценосец. То право, о котором ты говоришь, создано людьми. Но есть высшее право, право божественное. Кто может судить Бога? Никто! Кто может судить венценосца? Только Бог! Человек преследует невинность, покровительствует пороку – он достоин суда. Но разве не преследовал Господь своим гневом Иова, отдав его, добродетельного, во власть сатане[40]? Кто же может осуждать Господа за это? Вспомни, Господь часто карает невинных, отнимает у слабых, разоряет, убивает. Что же, разве не богохульник тот, кто усомнится в божественной необходимости той участи, которую готовит Господь человеку? Человек не может знать и постигнуть пути Господни. У него свое право, право высшей, непонятной человеку справедливости! Так и у земного представителя Господа свое право, право венценосца. Вспомни притчу о талантах[41]. Господин отнял у раба последний талант, потому что тот не преумножил его, и отдал тому, который из одного таланта сделал десять. «Отнимется у того, у кого мало, и дастся тому, у кого много», – сказано в Писании, и это сказано про нас, венценосцев! Нам вручают судьбу целой страны – мы должны заботиться о ее росте. Вот единственный закон, вот единственное право, которым мы можем руководствоваться. Бавария нужна для могущества Австрии, в этом полное нравственное оправдание моего образа действий…

– Закон правды и добра один и на земле, и на небе. Ему подчиняются и простые, и венценосцы! Ты на ложном пути, Иосиф!

– Луиза, я еще раз повторяю тебе, что не хочу, не буду спорить с тобой. Я преклоняюсь перед твоей нравственной чистотой, перед кротостью и добротой твоей души. Но… – Иосиф остановился и грустно покачал головой, – но я все-таки чувствую себя как бы разочарованным. Я хотел бы, чтобы ты была вся моя, чтобы в твоем сердце, в твоей душе, в твоем мозгу не было уголка, где бы не царил я. Я хотел бы, чтобы мои планы, мои стремления разделялись тобой всецело, без сомнений, без критики. А ты…

– Иосиф! – с упреком воскликнула молодая женщина, пламенно охватив голову императора и снова глубоко заглядывая ему в глаза своим серьезным, любящим взором. – Неужели ты не хочешь понять, что руководит моими сомнениями? Только любовь, высшая любовь, Иосиф! Разве стала бы я заботиться о том, нарушают ли или нет права соседней страны император Франц, Максимилиан, Альбрехт и тому подобные? Но император Иосиф, мой Иосиф должен быть выше, лучше, чище всех! На нем не должно быть ни пятен, ни сомнений, ни упрека! О, я любуюсь тобой, когда ты говоришь о своих государственных задачах! Я чувствую, как ты велик, как далеко заглядывает твой ум. Но… Впрочем, лучше не будем говорить об этом! Это тебя туманит, огорчает, а – видит Бог – я страстно хотела бы отогнать все тучки с твоего чела!