Демонология Сангомара. Наследие вампиров - Евгения Штольц

class="p1">— Раз уж вас, граф, зовут Белым Вороном, то сыну вашего друга стоило бы дать прозвище Черный Ворон.

Столь явный намек заставил графа невольно вздрогнуть, что не укрылось от посла.

— Я вам уже говорил, Ханри, что он не мой сын, перестаньте подстрекать, — холодно отозвался Филипп, а затем чересчур быстро направился к двери. — Мы рады вам как гостям. Но пока Северный тракт окончательно не размыло осенними дождями, я бы советовал вам поскорее выехать в обратный путь. К утру я вручу вам свой ответ королю, а также, если это вас не затруднит, попрошу передать письмо уважаемому Боббио Натифуллусу в Габброс.

— Да, конечно.

Ханри удивила столь странная перемена в графе, которого явно задело сравнение с сыном его друга. Ничего не ответив, погруженный в мрачные думы посол последовал за Филиппом — богом графства Солраг.

* * *

К вечеру зал почти опустел. Вусмерть пьяных писаря и помощника королевского посла слуги разнесли по их комнатам. Барону Даймону все-таки удалось хорошенько отлапать голую, пышнотелую девку из низшей прислуги, пока бедный Вильрик прятался под одеялом на соседней кровати, чтобы не видеть того, что происходило рядом.

Посол Ханри, выпив столько, чтобы захмелеть, но не потерять окончательно рассудка, сидел за столом в числе последних гостей. Он задумчиво обозревал пустые блюда перед графскими детьми, а также некоторыми помощниками Филиппа. Время от времени они пригубляли из кубка, но когда ставили чаши на стол, оказывалось, что они так ничего и не отпили. Порой кто-то из них тыкал вилкой в сочащееся жиром мясо, чтобы перенести его на свое блюдо, но тут же бросал, якобы увлекшись беседой. Позже прислуга незаметно подменяла блюдо на чистое. Обычного гостя все эти хитрости легко обманывали. Все, кроме Ханри, пребывали в уверенности, что хозяева замка Брасо-Дэнто пировали вместе с ними.

Потом королевскому послу вдруг вспомнилось, что никто во дворце не знал, что любил поесть или выпить их покровитель, Горрон де Донталь, хотя он тоже был большим любителем пышных застолий, танцев, песен и женщин.

Особый интерес у Ханри Обуртальского вызвал и перстень на безымянном пальце графа: серебряный, простенький, с черным агатом прямоугольной формы. Агаты принято, по обыкновению, сочетать с золотом, но смутило посла не это — аналогичный перстень носил и герцог Донталь. Причем если прочие кольца он довольно часто менял, поддаваясь моде, то это годами красовалось на его левом безымянном пальце.

Семейство Тастемара хранило много тайн.

К тому моменту, когда посол собирался покинуть зал, Леонард вел интереснейшую беседу с рыцарем Вирджином. Рыцарь оказался страстным любителем не только вин, но и поэзии, поэтому неожиданно обрел для себя хорошего собеседника в лице графского сына. Пока все прочие обитатели замка старались не выделяться, Лео всячески пытался вкусить того, чего был лишен, но к чему так отчаянно стремился, — дворцовой светской жизни. Однако стоило ему распалиться в обсуждении поэта Ормиса, расхваливая его изящный, звонкий слог, как Вирджин вдруг рухнул под стол — вусмерть пьяный. Тогда расстроенный Леонард поднялся из кресла и быстро пошел к выходу, где его уже ждала притаившаяся у порога Эметта.

За ним последовал и посол Ханри, потерявший для себя всякую интересную цель для наблюдений, ибо граф уже поднялся в свои покои. Минуя холл, он уже занес ногу над лестницей, когда увидел, как Леонард в обнимку со служанкой спускается в подземелье. Не понимая, что тому столь поздним вечером понадобилось в замковых узилищах, посол присел на скамью. Прислонившись, он сделав вид, что отдыхает от затянувшегося застолья. А сам принялся ждать.

Прошло около получаса.

Грохнула тюремная дверь.

Посол сполз по скамье, вздыбив брюхо и прикрыв заплывшие жиром глаза, — словно беспробудно пьян, спит. Рот его криво расползся, исходя слюной. Лео и Эметта прошли мимо, не обращая на него внимания. Перешептываясь, они обсуждали нечто забавное. Эметта шла, раскачивая стройный стан, на ходу слизывая что-то со своих пальчиков. Ханри на миг приоткрыл прищуренный глаз, скосил взор, вглядываясь. Кровь… Он увидел на пальцах кровь… Будь она не так густа, он бы принял ее за вино; но посол не относился к тем, кто привык обманываться ради душевного спокойствия.

Леонард что-то шепнул на ухо своей спутнице, которая напомнила послу серую мышь — и платьем, и темно-серыми волосами, заплетенными в узкую косу (будто и правда мышиный хвост!). Оба они зашлись безудержным злым смехом. О чем они беседовали, для посла осталось тайной, однако он успел разглядеть, как забелели жемчугом острые клыки.

Опасения Ханри подтвердились во всей полноте.

Когда пара скрылась на лестнице, явно поднимаясь в покои, чтобы предаться страсти, посол продолжал лежать, будто хмельной. Чуть погодя, выждав, он встал со скамьи. Бледный, дрожащий, он добрался до спальни, где и провалился в странное тревожное забытье. Всю ночь ему снился горящий Крелиос, над которым кружила пара каркающих воронов: белый и черный… А еще он видел винные поля морского Ноэля, в которых он никогда не был, но представлял очень живо… В какой-то миг они потемнели и обратились черным-пречерным узилищем, из мрака которого вдруг выпрыгнул вампир и сжал его шею своими костлявыми руками. Это был Филипп фон де Тастемара.

Ханри подскочил в холодном поту. Разгадав тайну бога Солрага, он решил, что покинет этот проклятый, полный тайн замок как можно скорее — с рассветом.

* * *

Отсидевшись наверху, Уильям посреди ночи рискнул покинуть свою комнату. На этажах было тихо, все провалились в пьяное забытье. Как ни пытался барон Даймон вычерпать все графские винные запасы, у него ничего не вышло. Кувшины с южным «Черным принцем» приносили и приносили, а он все пил и пил, прикладываясь уже не к кубку, а к горлышку кувшина, отчего вино текло ручьями по его бычьей шее к пузу и впитывалось в надетые на ляжки шоссы. Он проиграл. Вино не кончилось, а барона вынесли пятеро слуг. Потому, собственно, и воцарилась благодатная тишина — уж больно тяжелым вышел этот бой с вином.

Перед тем как зайти в кабинет, Уилл прислушался, чтобы снова не попасть впросак. Только убедившись, что внутри никого нет, он вошел внутрь.

Чуть позже появился и Филипп. Он был неразговорчив, угрюм. Причем его терзали мрачные думы не только из-за войны Крелиоса со Стоохсом, но и из-за приближающегося суда. Увидев обложившегося книгами по врачеванию Уильяма, он присел за свой стол.

На краю стола лежала нетронутая стопка посланий, принесенная стариком Него. Оставшийся не при делах, несмотря на запреты хозяина, Него все-таки старался помогать своему внуку хотя бы в несущественных мелочах. Кинув взгляд на корреспонденцию, Филипп обратился к своему гостю:

— У