Олимпийские игры. Очень личное - Елена Вайцеховская

Я много раз думала, еще когда тренировалась сама. Почему в спорте выигрывают одни и проигрывают другие? Кроме меня, у нас на катке было еще несколько спортсменок, которые точно были не хуже, чем я. А в чем-то, возможно, и лучше. Уж наверняка никто из них не работал меньше меня. Но у меня вдруг пошел результат, а они в итоге ушли в никуда. Когда я стала работать тренером, то больше всего боялась именно этого. Что не сумею, взяв спортсмена, довести его до цели. Мне кажется, это ужасно – отдать столько сил, здоровья и уйти из спорта ни с чем. Много раз замечала, кстати, что у таких людей – какими бы успешными в другой профессии они ни становились – всю их последующую жизнь где-то очень глубоко сидит эта боль. От того, что ты мог добиться чего-то очень большого, но не сумел. А всего лишь как-то не так сложились обстоятельства…

…Я слушала Водорезову и думала о том, что ее личные спортивные обстоятельства в свое время сложились совсем не в пользу фигуристки. В самый разгар карьеры ей поставили страшный диагноз – ревматоидный полиартрит. Сначала симптомы никому не казались серьезными, просто иногда бывало больно держать в руках чашку или учебник. Потом на одном из сборов у шестнадцатилетней Лены заболели все мелкие косточки кисти. Когда массажист услышал, что боль давняя и постоянная, он даже не закончил массаж – сгреб спортсменку в охапку и повез в местную больницу. Там сделали анализ крови и только тогда определили диагноз. С тех самых пор Водорезова приучила себя жить через боль и продолжать ставить перед собой недостижимые на первый взгляд цели.

Когда в группе тренера появилась Сотникова, я порой думала, что таким образом, наверное, с человеком иногда расплачивается судьба. Дает ему в руки неограненный драгоценный камень и отстраненно наблюдает откуда-то сверху: справится человек с этим даром или нет. Первое, чему Водорезова-тренер научила Сотникову-спортсменку, что высокие цели – это не подвиг. Это – нормально.

– Мне было совершенно некуда пристроить Аделину, и я взяла ее на мужской лед. – Тренерские слова продолжали ложиться на диктофон, штрихами рисуя картинку превращения девочки в олимпийскую чемпионку. – Когда катаешься с ребятами, это вообще другие тренировки. Другие скорости. Их не всегда легко выдержать, но Аделина внутренне очень стойкий человек.

Знаешь, – Водорезова сделала паузу в разговоре, наливая чай, – меня, если честно, очень настораживали домашние Игры. Я слишком хорошо помнила Турин – как вся эта атмосфера родных стен полностью сломала Каролину Костнер. Поэтому старалась вообще никак не акцентировать внимание Аделины на возможных медалях. Но у нее это первое место подспудно всегда сидело в голове. У нас ведь в олимпийском сезоне довольно долго все шло наперекосяк. Когда Аделина плохо каталась на тренировках, я порой спрашивала: на что ты вообще собираешься рассчитывать с таким катанием? Она же сквозь зубы мне постоянно твердила: «Я все равно выиграю эти Олимпийские игры». Думаю, что прежде всего она убеждала в этом себя. Знаешь, что в Сотниковой главное? У нее где-то в глубине души есть очень прочный и совершенно несгибаемый стержень. Всегда был. Она знает, чего хочет. У нас была очень показательная в этом отношении ситуация. Татьяна Анатольевна Тарасова решила сделать для одной из программ Аделины новое платье, которое в день выступления оказалось не готово. Утром к нам на каток приехала портниха и стала прямо на Аделине что-то закалывать, подрезать, перекраивать. Продолжалось это довольно долго. Любая другая спортсменка уже устроила бы истерику – из-за того, что не успевает отдохнуть, а должна вместо этого стоять на ногах. Я уж не говорю о том, что вообще было непонятно: будет платье готово к соревнованиям или нет. Сотникову кто-то даже спросил тогда: не выводят ли из себя такие вещи? А она в ответ только рукой махнула. Мол, ничего страшного, надо – значит, надо.

Помимо всего прочего, с Аделиной работало очень много самых разных специалистов. Тренеры по скольжению, по ОФП, постановщики, хореограф, массажист, врач-физиотерапевт, диетолог… Наверное, прозвучит грубовато, но все это порой мне напоминало хорошую конюшню, где коней холят, лелеют, они выходят на скачки, и вся шкура блестит и переливается, словно шелковая. Вот в таком состоянии мы подвели Аделину к Играм. А потом…

Голос Лены внезапно зазвенел и тут же упал, почти до шепота:

– Сейчас я понимаю, что это была моя ошибка – заранее сказать Сотниковой, что она будет выступать в командном турнире. У меня, во всяком случае, была именно такая информация. А несколько дней спустя я узнала, что моей спортсменки в составе нет. Когда сказала об этом Аделине, то увидела, как из человека, который «звенит» от собственной готовности соревноваться, она прямо у меня на глазах превратилась в пустую, сдувшуюся оболочку. Из нее ушла вся жизнь. При этом я не имела права ее жалеть. Понимала, что если допущу хоть каплю жалости, то уже никогда больше не сумею «собрать» спортсменку. Да и себя тоже. Чувствовала себя тогда до такой степени виноватой, что даже не могла смотреть Аделине в глаза. Мне казалось, что это именно я ее предала. Не предусмотрела, что ситуация может повернуться таким образом, упустила момент, не отстояла… Именно тогда у меня в первый раз резко подскочило давление…

* * *

Заключительный и решающий день женского личного турнира был тем самым днем, когда журналистов принимал спортивный министр. Поскольку идти на каток предстояло почти сразу после встречи, собиралась я обстоятельно, стараясь не забыть в гостиничном номере ни одну мелочь. В том числе любимое кольцо с большим прозрачным и очень редким топазом цвета глубокой морской волны, которое я уже успела мысленно окрестить фартовым – так получалось, что каждый раз, когда я надевала его на те или иные соревнования, российские спортсмены оказывались с медалью. Собственно, я и везла-то это кольцо в Сочи как талисман – надевала его на все финалы. В тот самый момент, когда Мутко начал говорить, я потянулась, чтобы придвинуть свой диктофон поближе к министру, и оцепенела: в тонкой оправе зияла громадная дыра. Камень исчез.

Не могу даже сказать, что я расстроилась. Скорее, была совершенно убита. С трудом дождалась окончания интервью, медленно, заглядывая чуть ли не в каждую щель, прошла сквозь олимпийский парк до пресс-центра, безрезультатно обшарила все закоулки редакционного офиса, и, когда осознала, что на почве скорби по утраченному камню начинаю загонять себя совсем в глубокие дебри печали и тоски, поняла, что ситуацию нужно менять самым решительным образом.

Наверное, со стороны это выглядело по-дурацки. Я вышла на громадный балкон пресс-центра – еще пустынный в преддверии вечерних соревнований, подняла голову и, собрав все мысли и эмоции в кучу, вслух сказала в пространство: «Черт с тобой, мироздание, забирай камень! Но пусть сегодня вечером у этой девочки все будет хорошо!»

Удивительно, но расстройство ушло сразу, его как рукой сняло. Еще более невероятным было то, что на катке за время всего проката Аделины я ни разу не успела испугаться за ее прыжки – увлеклась прокатом, как спектаклем, не сделав в блокноте по ходу ни одной пометки. Пришла в себя только к концу выступления, в недоумении поинтересовавшись у сидящего рядом тренера: «Она что, уже все прыгнула?» В таком же недоумении, словно не веря в происходящее, мой собеседник пробормотал: «А ведь получается, что да…»