Лисьи броды - Анна Старобинец

Настя услышала, как Гуань Фу зашагал прочь от лодки и на ходу пронзительно, коротко свистнул, подзывая к себе обезьянку. Та проворно спрыгнула с днища, отбросив недоеденное яблоко, и пошуршала за хозяином по песку и рыболовным снастям. Ермил, помявшись, двинулся следом – как будто тоже отозвался на свист.

Когда шаги их почти полностью стихли, когда на пристани послышались другие, осторожные шаги двух пар ног, Настя решительно приподняла свой край лодки. Темные спины Ермила и Гуань Фу еще виднелись вдали, а обезьянка уже растворилась в рассветном тумане. За ними следовали, держась на расстоянии, Шутов и Пашка.

– Не смей их предупреждать! – Прошка схватил ее за руку. – Если Шутов узнает, он моего батю убьет.

– А если нет, они убьют Шутова.

– Пусть убивают. Мне мой батя дороже.

– Мне – не дороже, – она сощурила глаза, и Прошке вдруг показалось, что они изменили цвет. – Пусти руку.

Прошка сжал ее запястье так сильно, что под ногтями у него побелело:

– Нет. Не пущу.

Она захихикала – и вдруг укусила Прошкину руку чуть ниже локтя. Он вскрикнул от боли и неожиданности и разжал пальцы. Из мелких дырочек, оставленных Настиными зубами, прорастали круглые зернышки крови. Он вытер их рукавом – но тут же проросли новые. Он вытирал их и смотрел, как она семенит через пристань, как нагоняет Шутова и как он к ней наклоняется, внимательно слушает и кивает.

Когда он бежал через поле к избам, янтарный полукруг восходящего солнца показался ему прищуренным лисьим глазом, выслеживавшим из засады добычу. Такого вот цвета были глаза у Насти, когда она его укусила, – невыносимые, жгучие, бесовские.

Он на секунду застыл у своей калитки, но передумал и ринулся вниз по улице к дому старосты.

– Она взаправду ведьма! – задыхаясь, выпалил Прошка мутному со сна Тихону.

– Кто – ведьма? – Тихон на всякий случай перекрестился.

– Настя. В нее бес вселился! Она отца моего краснопузым сдала! А мне смотри чего сделала! – Прошка продемонстрировал запекшийся след от укуса.

– Это лучше тебе богоявленской водой протереть, – опасливо посоветовал Тихон. – Чтоб бесовщиной не заразиться.

– Да, я протру, – послушно покивал Прошка. – А с ведьмой что будем делать?

– Сначала проверим, ведьма она иль нет, – весомо, подражая интонации дядьки-старосты, заявил Тихон. – Ибо все должно быть по справедливости.

– А как проверим? Найдем у нее третий сосок?

– Не у каждой ведьмы бывает третий сосок. Я знаю способ надежней, – в глазах Тихона заплясали огоньки предвкушения. – Мы ей камень к ногам привяжем, от берега отплывем – и кинем ее в озеро с лодки.

– Но она же тогда потонет… – прошептал Прошка.

– Ты что, дурак? Если ведьма, то не потонет. – Тихон принялся рыться в сундуке с тряпьем в поисках подходящей веревки. – Аще утопати начнеть, неповинна есть, аще ли попловеть – волховъ есть!

Случается так: ты теряешь себя почти целиком. Теряешь свое прошлое, свое имя, свою женщину, свою правду и свою душу. И все, что у тебя остается, – это чужое удостоверение СМЕРШ, чужое оружие и чужая офицерская форма. И ключ от сейфа, в котором хранится чужое грязное золото. И фотоснимок, на котором твоя женщина – рядом с чужим мужчиной. И юный, бестолковый, похожий на щенка овчарки солдат, которому ты лжешь и который тебе доверяет. И несколько часов до приезда в город людей, которые тебя арестуют и расстреляют.

И если ты сбежишь из этого города (ведь время у тебя все еще есть!), и если ты прихватишь с собой оружие и содержимое сейфа, и если ты оставишь доверчивого солдата на съедение тем, кто явится за тобой, и если ты порвешь это фото к чертям, и двинешься в Харбин, а оттуда в Шанхай, а оттуда пароходом в Австралию, где живут только каторжники и нет вертухаев, – да, если ты все сделаешь правильно, у тебя будет шанс прожить еще одну жизнь. И встретиться с бобром, у которого клюв как у утки.

Но если вместо этого ты пойдешь в дом к охотнику, который тебя ненавидит, к охотнику, чей брат почему-то стоит на фото рядом с твоей женой, и если ты заставишь его, шантажом и угрозами, действовать с тобой сообща и отвести тебя к брату, и охотник предаст тебя, и бандиты, которые именуют себя «котами», по наводке охотника будут ждать тебя у входа в притон, расположенный в здании заброшенного вокзала, и целиться в тебя и твоего щенка-рядового с крыши, – если так случится, по логике вещей ты будешь убит. И твой доверчивый рядовой тоже.

Но есть еще логика хаоса (его часто называют судьбой), и по этой логике семилетняя девочка подслушает разговор охотника со связником Камышовых Котов, и перескажет тебе, и ты позаимствуешь у рыбаков на причале шаровары, стеганые синие куртки, рваные башмаки и пару соломенных шляп – для себя и своего рядового, – и ты спрячешь под одеждой свой «вальтер», а военную форму, автомат и револьвер вы оставите на причале, и вы явитесь в притон как обычные любители хорошего опиума и дурных женщин, и китайские бандиты равнодушно пропустят вас внутрь, потому что они ждут капитана СМЕРШ и красноармейца, а не воняющих рыбой и потом трудяг в дурацких соломенных шляпах.

Вы войдете в курильню. Здесь когда-то был зал ожидания – в каком-то смысле он и сейчас сохранил свое предназначенье: истощенные люди с приоткрытыми ртами и остекленевшими взглядами в полумраке и дымном чаду ожидают легкой, короткой смерти, восхитительного забвения, которое подарит им опий. «Камышовый кот» с рыжей прядью в жидкой бородке и выпирающим кадыком, похожим на торчащий из шеи крюк, принесет вам курительные наборы и лампу. Ты возьмешь его за кадык и надавишь пальцами, аккуратно и точно, на жилистую, колючую шею, и он тихо опустится на пол, к твоим ногам; ты уложишь его на циновку – пусть наслаждается забвеньем, как все.

И вы будете искать того, за кем вы пришли, и за кем чуть раньше вас пришел охотник Ермил, – искать его младшего брата, Андрона. И вы будете рыскать по залу, как охотничьи псы, среди скрюченных в блаженной истоме тел, и вас приметит еще один «кот» из тех, что разносят опий. Ты метнешься к нему бесшумно – как летучая мышь, как тень. Ты заткнешь ему раскрытый для крика рот прежде, чем он успеет набрать в легкие воздух, ты перехватишь его занесенную руку, сжимающую бамбуковую дубинку, ты ударишь его рукоятью пистолета в висок и уложишь на другую циновку.

И вы станете двигаться по периметру с двух сторон, ты и твой красноармеец-щенок, и вы будете проверять отдельные кабинеты, отдергивая портьеры и ширмы.

И тогда из-за одной из портьер тихо выскользнет гибкий, со змеящимися по обнаженному торсу татуировками, азиат. Его лицо покажется тебе смутно знакомым – впрочем, эти косоглазые все на одно лицо. А в его руке будет нож – и вот этот нож ты узнаешь точно. Потому что это будет твой нож. Тот, который ты забрал у убитого вертухая перед побегом из лагеря. Тот, который ты потом метнул в тигра ночью в тайге. В тигра с иероглифом «ван», что означает «хозяин», на лбу. В тигра, который не умер от удара острого ножа в сердце…