Лисьи броды - Анна Старобинец

В лазарете было тепло и тихо, и Телохранитель уже начал соскальзывать в дрему, когда почуял, что что-то в помещении изменилось. Дыхание спавшего солдата, до сих пор почти неслышное, редкое и поверхностное, стало глубже и чаще. Телохранитель принюхался: привычный запах близкой смерти, исходивший от раненого солдата, пропал. Солдат просыпался. Телохранитель лизнул ему руку – солдат пошевелил пальцами.

– Олежка! Живой!.. – вожак вскочил и склонился над койкой. На всякий случай Телохранитель предостерегающе зарычал – но вожак как будто и правда был рад, и больше не было этого тяжелого, неузнающего взгляда.

– Товарищ… майор… – солдат попытался поднести руку к виску в жесте покорности и подчинения, но не смог, он был слишком слаб.

Тогда вожак взял его худую, бессильную руку и крепко пожал.

– А мне про тебя такого наговорили, Олежка. Сказали, мол, Деев на тебя СМЕРШу стучал…

Не прерывая рукопожатия, вожак очень пристально посмотрел солдату в глаза – и взгляд его снова налился свирепой, мучительной тяжестью, а скулы и челюсть застыли в притворяющемся улыбкой оскале:

– Не отводи глаза, капитан. Скажи, что это неправда.

– Прости, майор… Нет у меня сил тебе врать.

Вожак разжал руку – выпустил ладонь своего солдата брезгливо и резко, как будто дотронулся до несвежего, скользкого. И отошел на пару шагов – к столу с разложенными медицинскими железяками. Он говорил очень тихо:

– Что же, Олежка, ты им сказал? Мародера из меня сделал? Ведь мы ж с тобой вместе брали. Немного брали. Трофеи брали. Как все.

– Я не хотел… Заставили… Месяц назад… Самого прихватили… на камушках.

– Кому стучал? Кто там твой куратор? Имя!

– Капитан… Шутов.

– Шутов?! – вожак пошатнулся, как от удара.

– Ребята наши… которых ты отправил… со мной… за золотом… – Солдат облизнул сухие, бледные губы. – Ребята живы?

– Ребята мертвые все. Один ты, Олежка, живой.

В словах вожака Телохранителю почудилось что-то недоброе. На всякий случай он сел и сгруппировался.

– Майор… послушай, важно… там, в пещере… как будто бесы…

Вожак не смотрел на него. Смотрел на стол. На острые железяки.

– Нет времени слушать тебя, Олежка. Совсем нет времени… Сейчас приедут сюда к нам смершевцы твои. Целая стая…

Майор Бойко вынул из металлического лотка одну из длинных больших стекляшек с иглой на конце и подошел к своему солдату. Телохранитель знал, что эта штука называлась шприцом. Он старался прилежно запоминать названия всех хозяйских предметов и их назначение. Шприц, к примеру, это больно, но для здоровья полезно, в него набирают лекарство. Берут ампулу, отламывают кончик, оттягивают поршень, всасывают из ампулы жидкость – и колют больному под кожу. От этого ему становится легче. Получается, вожак сейчас хочет своему солдату помочь?

– Майор, ну прости меня… – солдат попытался взглянуть вожаку в лицо, но тот по-прежнему смотрел мимо. – …Четыре года… верой и правдой…

– Ты мне брат фронтовой, Олежка, – кивнул майор. Он оттянул поршень, но лекарство в шприц не набрал. Это показалось Телохранителю странным. – Не только враг и предатель. Мы ж вдвоем с тобой столько прошли… И ты прости меня.

Вожак внезапно закрыл своему солдату ладонью рот, воткнул иглу ему в шею и резко нажал на поршень. Солдат задергался, и от него опять сладковато запахло близкой, уже свершающейся, уже ужалившей в горло смертью. Телохранитель впился зубами майору в ногу, сознавая, что опоздал и солдата не уберег, но все еще отчаянно пытаясь понять, как это возможно – ведь там же нет ничего, в шприце, ни лекарства, ни яда, только воздух, пустой и прозрачный воздух… Бойко оскалился, но от солдата не отступил, и, пока Телохранитель рвал в лоскуты его штанину и кожу, продолжал зажимать своему солдату ладонью рот, а солдат барахтался все слабее, и по щекам вожака текли слезы, и он шептал своему солдату, глядя не на него, а чуть в сторону:

– Тише, тише, брат, ну все, потерпи, сейчас все закончится…

И только когда солдат затих и обмяк и от него перестало пахнуть живым, а пахло только свершившейся смертью, вожак ударил Телохранителя егерским ботинком с набойкой, и еще, и еще. И когда пес отполз от него, поскуливая и подволакивая лапу, в другой конец лазарета, майор обтер иглу и положил шприц на место.

Потом вернулся к койке – и взглянул, наконец, в остановившиеся глаза своего офицера. Без гнева, без ненависти. Устало. Как смотрят в глаза фронтовому другу после трудного боя.

Через хрустальную толщу воды тончайшими стальными прожилками прорастали солнечные лучи. Она как будто оказалась внутри ледяного кристалла. По ту сторону зеркала.

Утянувший ее на дно камень выскользнул из наскоро завязанной размякшей петли, но Настя уже не пыталась всплыть: под водой ей было покойно, безмолвно и мирно. Больше не было страха. Больше не было обиды на Прошку, который предал ее, заманил ее в лодку. Она больше не злилась на белобрысого племянника старосты, привязавшего к ее ноге льняной пояс с булыжником на конце, и на двух его бритых дружков, которые держали ее, пока он, сопя, возился с петлей.

Больше не было смысла задерживать дыхание и бороться за жизнь. Можно было спокойно, полной грудью вдохнуть священную воду Дориби Омо. Утонула – значит, не ведьма.

Она сделала вдох – и стальные прожилки солнца проросли ей в горло, в сердце, в живот. И она поняла, что скоро сама станет священной водой, и ледяным хрусталем, и солнцем. И когда чьи-то сильные руки схватили ее за волосы и повлекли из этого кристально-ясного мира назад, к мутным омутам, лживым словам и нечистым помыслам, она с тоской подумала: для чего?

А потом стальные ошметки солнца вышли из нее вместе с песком и водой, и человек, который не был ей отцом, обнял ее как отец, и отвязал от ее ноги льняной пояс, и бережно уложил на дно лодки, и взялся за весла, и развернул лодку к берегу, и сказал:

– Проклятое место эти твои Лисьи Броды. Не отпускает.

Она бормочет:

– Я не утонула, значит, я ведьма…

Я возвращаюсь на пристань, причаливаю и вытаскиваю Настю из лодки. Она совсем слаба, и я несу ее на руках мимо церкви и полуразрушенных фанз. Она говорит:

– Расскажи мне, пожалуйста, сказку.

И я рассказываю ей сказку про девочку, которая прошла через зеркало. И очутилась в странном, проклятом месте.

Она говорит:

– Я знаю, это Алиса…

И я рассказываю ей про заколдованный лес, в котором забываешь, как твое имя. Я не оглядываюсь, хотя за спиной слышу шум моторов. Я знаю, что это «виллис» и два грузовика «студебеккер» – бригада СМЕРШ, моя смерть.

Я заношу ее в харчевню. Ее мать кидается к нам, а Настя говорит, что тонула, и что смерть – это все равно что пройти через зеркало, и что я ее спас. И ее мать, с которой ночью я был так груб, обнимает меня. Я обнимаю ее в ответ и из-за ее плеча смотрю в открытую дверь. И вижу, как из «виллиса» выбираются незнакомый майор и замполит Родин.