Прошлое - Алан Паулс

Ругань оказывается лишь легкой прелюдией к кошмарной бесконечной ночи. После словесных оскорблений — Ван Дам превосходит в изобретательности даже самого себя — наступает черед физических унижений. Ван Дам вовсе не намерен проявлять сочувствие или как-то сдерживать обуревающие его эмоции. Все начинается с ощутимых пощечин, потом следуют еще более основательные шлепки по ягодицам, после чего следует выкручивание рук и ног. Ван Дам приучил ее к грубым, но не выходящим за определенные рамки ритуалам, и девушка все еще думает, что это обычная прелюдия к сексу, а потому сносит все молча. Еще бы — попробуй вскрикни, и депортация обеспечена; Ван Дам держит весь свой гарем в этом страхе. Девушка терпит боль, сжав зубы, и сама не замечает, как привычные издевательства сменяются пугающе новыми. Ван Дам, привязав несчастную за руки и за ноги к выкованной по его индивидуальному заказу решетке, раскладывает перед ней целый арсенал пыточных орудий: хлысты, розги, ремни, резиновые дубинки, особой формы вилки, броши с крупными иглами-застежками и чудовищного вида щипцы — все то, что когда-то преподнес ему в качестве частичной оплаты протеза один из клиентов, большой любитель подобных игрушек; его жизнь десятилетиями до того, как он приобрел в фирме Ван Дама высокотехнологичный протез члена, скрашивалась лишь экстравагантными, но приносящими, увы, мало удовлетворения упражнениями. То, что за этим следует, можно назвать подлинным праздником пыток, фестивалем издевательств и вернисажем мучений. Ни одно, самое больное, воспаленное воображение не способно воссоздать картину того, что происходило в подвале дачи в Брно в ту ночь. Какое-то время девушка терпит боль молча, затем начинает кричать, затем пытается вырваться и чуть не распарывает себе кожу на запястьях и лодыжках, сжимаемых тонкими, как леска, и прочными, как стальная проволока, веревками из волокна агавы. В конце концов она просто теряет сознание от боли. Ведро воды или минутная передышка вновь приводит ее в чувство, и все повторяется сначала. Так проходит час за часом, а Ван Даму все не удается избавиться от навязчивого образа Сальго, все не удается преодолеть в себе то унижение, которому венгр подверг его. Ван Дам злится на Сальго, на себя, на вьетнамскую девушку, и этой ярости нет предела. Уже под утро, после нескольких актов чисто сексуального насилия, буквально пробуренная насквозь набором вибраторов из сверкающей нержавеющей стали и еще более изощренными предметами, предназначенными для глубокого проникновения (из тех, что по заказу самого Ван Дама были изготовлены в подпольной мастерской к проводившейся в 1978 году Всемирной выставке порнографической продукции) и снабженных батарейками, которые посылают более чем ощутимые разряды в самую глубину беззащитного женского тела, девушка издает слабый стон и окончательно отключается. Ван Дам принимается приводить ее в чувство; для этого он готов пойти на самые крайние меры — мстительное чудовище, в которое он превратился за эту ночь, никак не хочет понять, что несчастная просто не выдержала мучений, и пребывает в полной уверенности в том, что эта мерзкая косоглазая девчонка таким образом оказывает ему неповиновение. Ему так и не удается вытащить ее из пропасти, в которую она бросилась, спасаясь от своего мучителя; в конце концов Ван Дам уходит из комнаты пыток и без сил падает на водяной матрас у себя в спальне. Он засыпает практически мгновенно — полуобнаженным, как римский гладиатор; торс перетянут ремнями, две резиновые дубинки засунуты за трусы-слипы поближе к паху; в руках он сжимает, как боевой меч, здоровенный стальной член с окровавленной головкой. Ван Дам спит. Сон его глубок и безмятежен. Он даже не слышит, как в полседьмого утра девушка, обладающая особой, свойственной лишь вьетнамцам жизненной силой, ухитряется освободиться от своих оков и убегает с виллы, для чего ей приходится угнать хозяйский «мерседес»; учитывая ее состояние, а также то, что до этого ей приходилось управлять разве что рикшей да взятым напрокат мопедом, — ей удается вывести машину на шоссе, лишь хорошенько приложив ее об один из тополей, которыми обсажена аллея. Сам Ван Дам в это мгновение лишь шмыгает носом, сгоняет со щеки отсутствующую муху и, перевернувшись на правый бок, засыпает еще глубже, улыбаясь при этом как младенец — безгрешный, невинный младенец, жизнь которого состоит из чередования таких удовольствий, как еда и сон.

Все на своих местах. Красная звездочка вновь начинает мерцать на небосклоне, «Ложное отверстие» выходит из спячки и продолжает свое путешествие по Европе. Первые его шаги, как и следует ожидать, оказываются короткими и неуверенными; траектория движения холста предстает в виде замысловатой линии — она петляет, пересекает собственный след и вновь срезает углы по прямым, как стрела, скоростным шоссе. Вьетнамская девушка за рулем угнанного «мерседеса» сама еще не понимает, куда и зачем она едет. Наконец они — девушка и картина — останавливаются на подъезде к немецкой границе. Перед тем как бросить машину у какого-то вонючего курятника, девушка открывает багажник и видит в нем аккуратно упакованный сверток. Развернув бумагу и ткань, она обнаруживает ту самую картину, которая в последние месяцы привлекала столько внимания гостей, собиравшихся в пентхаусе ее хозяина. Недолго думая, девушка решает взять картину с собой. На границе они задерживаются ненадолго лишь для того, чтобы рассчитаться натурой с пограничником, после чего беспрепятственно переходят на другую сторону. На окраине Мюнхена — в нескольких кварталах от фабрики по производству водяных матрасов, где буквально две недели назад сделали по индивидуальному заказу широченную водяную кровать для Ван Дама, который, в свою очередь, в этот момент наносит во сне разящий удар острием стального члена по этому дорогому ложу и безнадежно, навсегда приводит его в негодность, — девушку и картину подбирает старенький фургон «фольксваген», и без того битком набитый апатичными хиппи и воинственными экологами-антиглобалистами. Траектория движения девушки и ее добычи пересекает югославскую границу, утыкается в побережье и, попетляв вместе с шоссе вдоль береговой линии, заканчивается на юге Франции, в Каннах. Здесь, под ласковым майским солнцем, цветут лилии, по набережной Круазетт прогуливается киношная и околокиношная публика, настоящие голливудские звезды снисходительно тушат сигареты о красную дорожку фестивального дворца, а за ними охотится целая армия папарацци.

Легко представить себе, как отъезжает в сторону боковая дверь насквозь пропахшего марихуаной фургончика и из него, со свертком под мышкой (у нашей знакомой хватило благоразумия, а впрочем, и дерзости освободить холст от обременительно тяжелой рамы), выходит молодая девушка азиатской внешности. Она щурится на яркий свет южного французского солнца. Она никогда не бывала в Каннах и никого здесь не знает. Едва выучив несколько фраз по-чешски, она оказывается погружена в среду совершенно другого языка, который, в отличие от чешского, не прощает, если на нем говорят с плохим произношением. Впрочем — разве это не пустяки? Она молода, ей всего семнадцать лет, и к этому возрасту, когда типичный европейский оболтус, дрожа от страха, покупает свой первый косяк, она пережила уже столько, сколько ее ровесникам из Европы хватит на несколько жизней. Опыта и навыков выживания в самых невыносимых условиях ей не занимать; к тому же она красива, а ее красота необычна. Первые несколько дней она молча моет посуду и убирает в каком-то баре, а увидев на экране телевизора на редкость кровавую сцену из «Человека по имени Лошадь», в которой индейцы в буквальном смысле слова утыкали какими-то крюками всю грудь Ричарда Харриса, она жестами объясняет своим благодетелям, что оставшиеся на ее теле следы издевательств Ван Дама — это последствия исполнения каких-то колдовских обрядов, практикуемых в ее родной деревне. В какой-то мере ей везет: в этот год азиатский стиль входит в моду, в особенности на Каннском фестивале. Модно все, что так или иначе связано с Юго-Восточной Азией, — еда, одежда, кино и, разумеется, женщины. Легко представить себе и то, какими жадными, похотливыми взглядами провожают девушку каннские охотники за свеженьким; с ней то и дело как бы случайно сталкиваются накачанные анаболиками плейбои и немолодые обрюзгшие мужчины, которые тянут к ней руки в здоровенных перстнях. Она, только что вырвавшаяся из ада, отказывается от этих предложений, хотя даже наименее щедрое из них позволило бы ей разобраться со всеми текущими трудностями. Такое отношение окружающих ей не в новинку; еще в Сайгоне она видела этот похотливый блеск в глазах и слышала эти интонации в незнакомых голосах; точно так же, как там, во Вьетнаме, здесь, в Каннах, ей делают непристойные предложения, а когда она проходит мимо, шлют ей вслед оскорбления и угрозы, выговаривая слова негромко, но отчетливо. Через пару дней после появления в Каннах девушка выходит на набережную и прогуливается до городского пляжа, который пока, один из последних, остается бесплатным. Здесь она натыкается на компанию молодых женщин, совмещающих солнечные ванны и завтрак на свежем воздухе; она видит их, они видят ее; почти тотчас же ей поступает предложение присоединиться; им не нужно много слов, чтобы понять друг друга; как вампиры, они опознают тех, кто принадлежит к их роду, по особому языку — в основном по взглядам и жестам — и по тайным отметкам на теле. Одна из них в качестве пароля предъявляет старый шрам, другая — свежий синяк, третья — небольшой омертвевший участок на коже, след от сигареты, потушенной ей об руку. Час спустя вьетнамка возвращается тем же маршрутом обратно. Мужчины, так недавно шепотом предлагавшие ей более или менее впечатляющие суммы, изумляются произошедшей с ней перемене: ничто так не преображает красоту, как подлинное, а не напускное равнодушие. Теперь они ей не нужны — она сама будет выбирать себе клиентов. Теперь у нее есть крыша над головой — маленькая гостиница в скромном квартале, где она будет жить вместе со своими новыми знакомыми, не больше чем по два человека в комнате; есть у нее и работа — «Люкс», так называется эскорт-агентство, не самое известное, но имеющее постоянную клиентуру, возглавляет которое страдающая ожирением копия Фанни Ардан. А еще у нашей вьетнамской знакомой теперь есть будущее: в самое ближайшее время, по крайней мере так обещала ей хозяйка, ей выправят необходимые для проживания во Франции документы.