Древо ангела - Люсинда Райли

во время этих визитов ему не всегда удавалось побыть с ней наедине хотя бы несколько минут. Он был уверен, что это делалось нарочно; в Голливуде никто не знал, что у Чески есть ребенок, и последнее, чего хотелось Ческе, – чтобы он заговорил про Аву. И она знала, что в присутствии посторонних он этого не сделает.

Он, как полагалось, сразу же написал ей, что ее мать вышла из комы вскоре после того, как Ческа покинула Англию, и все эти годы пытался держать ее в курсе состояния Греты. Но всякий раз при встрече Ческа не казалась особо заинтересованной в разговорах о Грете. Когда бы Дэвид ни поднимал эту тему, это всегда был односторонний разговор, в котором ему удавалось произносить лишь какие-то банальности вроде: «Твоя мама шлет тебе свою любовь». Но даже это было неправдой, поскольку Грета даже не помнила, кто такая Ческа.

И после этих визитов он всегда уходил из дома Чески очень подавленным, поскольку было очевидно – английское прошлое Чески больше для нее не существовало. Так же, как и для Греты. Это огорчало и сердило его, но его мать всегда говорила: «Не буди спящую собаку», и он, в общем, старался так и делать.

Дэвид вымыл себе чашку и заварил чая, прокручивая в голове всю ситуацию. Он не мог даже представить, что же привело Ческу на грань суицида. Ему казалось, что у нее все было прекрасно.

Сам он был в Голливуде уже месяц, снимаясь в роли себя самого в большом фильме. Съемки закончились накануне, и он собирался возвращаться в Англию. По крайней мере, на какое-то время. После празднования восемьдесят пятого дня рождения своей матери он собирался взять давно положенный ему «свободный год», как это называют подростки. Ему был шестьдесят один год, и его карьера – и в Англии, и тут, в Америке, – достигла той точки, когда он мог устраивать себе отпуск и возвращаться из него, когда пожелает. Он заслужил этот годовой отпуск и понимал, что если не сделает это сейчас, то в будущем может оказаться слишком слабым, чтобы пойти на такое.

И он наконец больше не был одинок.

Он улыбнулся при мысли о ней: маленькой изящной фигуре, темных волосах, поднятых в высокий пучок, карих глазах, светящихся умом и теплотой. Она понравилась ему в ту же минуту, как он ее увидел. Это было на обеде, который давал его старинный друг по Оксфорду. Поскольку он был одиноким мужчиной, на таких мероприятиях его обычно сажали рядом с какой-либо одинокой дамой, большинство из которых не производили на него впечатления. Но Виктория, или Тор, как она предпочитала называть себя, была иной. Сперва он подумал, что ей слегка за сорок – хотя позже узнал, что ей было больше пятидесяти, – и она рассказала ему, что после того, как десять лет назад умер ее муж, она никогда не думала о новом замужестве. Она была профессором Оксфорда, специализировалась на истории Древнего Китая, а ее муж преподавал классическую литературу. Всю свою жизнь Тор провела в закрытом мире академии.

По дороге домой Дэвид думал, что такая культурная и образованная женщина конечно же совсем не будет заинтересована в человеке такой несерьезной профессии, как у него. Да, конечно, формально он тоже получил блестящее образование, но с тех пор вел совершенно иной образ жизни.

Однако через неделю после этой встречи он получил от нее записку, в которой она приглашала его в Оксфорд на концерт классической музыки, интерес к которому он выразил в разговоре. Он снял себе номер в местном отеле, недоумевая, как впишется в компанию друзей-интеллектуалов Тор. И провел совершенно чудесный вечер.

В тот же вечер, за поздним ужином, Тор укорила его за его стеснительность.

– Дэвид, вы умеете смешить людей. Это великий дар, гораздо больший, чем умение написать диссертацию про Конфуция. Уметь заставить человека рассмеяться и стать счастливым даже на несколько секунд – это чудесный талант. Ну и, кроме того, вы тоже учились тут, в Оксфорде. И сегодня вечером вы совершенно чудесно держались с моими друзьями.

Они начали видеться регулярно, и в какой-то момент он спросил, не хочет ли она провести с ним выходные. Он отвез ее в Марчмонт, где ЭлДжей немедленно к ней прониклась. Хотя Дэвид, учитывая плохо скрываемое раздражение его матери на его непреходящую привязанность к Грете – «Господи, милый, да она же даже не помнит, кто ты такой!» стало ее постоянной мантрой, – был не особо удивлен ее радостью оттого, что у него наконец появилась «подруга», как она деликатно назвала это.

– Ма, она и правда только мой друг, – настаивал он в эти первые выходные.

В следующие несколько месяцев Дэвид будто бы открывал себя заново; он любил музыку и искусство, ему нравилось гулять, взявшись за руки, по поместью после воскресного обеда, они допоздна обсуждали прочитанные книги за бутылкой хорошего вина. Но главное, ему казалось, что он наконец нашел женщину, которая ценит и любит его общество так же, как и он – ее.

Затем Тор сообщила ему, что решила взять годичный отпуск в Оксфорде и посетить те далекие места, о которых она рассказывала на лекциях и писала статьи, но никогда не видела своими глазами. И будто бы в шутку спросила, не хочет ли он поехать вместе с ней. И хотя в тот первый раз он только рассмеялся, когда она снова вернулась к этой идее, он начал задумываться, что, возможно, это именно то, что было ему нужно. И когда он сказал, что хочет присоединиться к ней, ее глаза наполнились недоверчивой радостью.

– Но как же твоя работа? И Грета?

Тор конечно же все знала про нее. Грета была большой частью его жизни. Почти каждое воскресенье Грета приходила на обед к нему в гости в Хэмпстед или он сам навещал ее. Но в последнее время Дэвид, чувствуя себя виноватым, несколько раз отменял эти визиты, потому что договаривался о встрече с Тор. Он понимал, насколько Грета зависит от него. Она редко куда-то выходила, ее пугала толпа, и к ней никто не приходил, кроме него и Леона, который время от времени навещал ее по обязанности, да еще реже ЭлДжей и Ава, когда приезжали в Лондон. Грете казалось невозможным провести хотя бы одну ночь где-то за пределами убежища ее квартиры в Мэйфере. Она жила затворницей в буквальном смысле.

Он никогда не мог забыть того момента, когда она открыла глаза после всех месяцев в