Лазоревый грех - Лорел Гамильтон

— Я не знал, что она предоставила тебе выбирать.

Жан-Клод отвернулся, не отвечая на взгляд друга.

— Это было себялюбиво с моей стороны. Я предпочитал,чтобы ты был жив и ненавидел меня, нежели был мертв и по ту сторону любойнадежды. — Он поднял глаза, и лицо его горело эмоциями, обычную непроницаемуювежливость будто сдуло. — Я был не прав, Ашер? Ты бы предпочел умереть ещетогда?

Я сидела, глядя на них, и ждала ответа. В каком-то смысле ябыла публикой, а в каком-то меня вообще здесь не было.

— Были моменты, когда я жаждал смерти.

Жан-Клод отвернулся. Ашер кончиками пальцев тронул его забархатный рукав. От этого легкого прикосновения Жан-Клод застыл неподвижно.Если он и дышал, я этого не видела.

— Прошлая ночь не была таким моментом.

Они глядели друг на друга. Пальцы Ашера едва касались рукиЖан-Клода. Столько между ними было — столетия страдания, любви и ненависти. Этовсе будто кипело в воздухе, почти видимое в неровном свете. Я хотела сказать:поцелуйтесь и помиритесь, но знала, что этого не будет. Я не знала, что каждыйиз них чувствует к другому, но они не могли этого сделать без своей Джулианны.Она была мостом между ними. Тем, что позволяло им любить друг друга. Без нееони стояли на краю бездны и глядели друг на друга, разделенные пропастью,которую ни один из них не умел преодолеть.

Я никак не могла быть Джулианной. Я слишком много о нейпомнила. Видит Бог, она вышивала! Она была ласковой, доброй и всем, чем я себяне считала. Но одну вещь я сделать могла.

Я слезла с кровати и подошла сперва к Ашеру, потому что егоя хотела возродить. Я встала на цыпочки, и ему пришлось наклониться, чтобыпоцеловать меня, но он не сопротивлялся. Я взяла его лицо в ладони, будторезную чашу из тонкого камня, которая может рассыпаться от неосторожногоприкосновения. И поцеловала его нежно, будто пила из этой чаши святые дары. И яподошла к Жан-Клоду, еще ощущая на губах вкус Ашера. И его лицо я взяла владони и его поцеловала. Он едва ли шевелился под моими губами.

Я отступила от них.

— Ну вот, теперь мы поцеловались и помирились. Надоодеться и успеть поговорить до банкета.

Жан-Клод спросил хрипло и с придыханием, будто запыхался:

— О чем поговорить, ma petite?

— О Матери Всей Тьмы.

— Джейсон и о ней рассказал, но мы надеялись, что он нетак понял.

— Не может это быть Нежная Мать, — сказалАшер. — Она не просыпалась уже тысячу лет.

— Она не проснулась, Ашер, она ворочается в беспокойномсне.

Они переглянулись. И Ашер сказал:

— Я бы отложил в сторону все мелочи, пока мы стоим надне этой величайшей могильной тайны.

— Какие мелочи? — спросила я.

— Вроде тех, будем ли мы menage a trois или нет.

Я покачала головой:

— Я обожаю тебя, Ашер, но у нас не осталось сейчасэнергии разгребать этот эмоциональный завал. Ты понимаешь, что у тебя большестранностей насчет интимной жизни, чем у меня?

Он открыл рот, закрыл и сделал этот галльский жест — пожатиеплеч.

— Мы на самом деле отличная пара в смысле выясненияотношений по типу «я же тебя еще не забил до смерти». Но сейчас давайпостараемся оставить в стороне нашу личную неразбериху. Очень тебя прошу.

Он грациозно поклонился:

— Как приказывает моя леди, так я и поступаю.

— Пока это тебя устраивает, — добавила я.

Он рассмеялся, и это был хороший смех — звук, который ласкойпрошел по коже и заставил сжаться то, что внизу тела. Он исторг вздох из моихгуб:

— А теперь — где моя одежда для этого сегодняшнегонесчастья?

Конечно, я подняла вой насчет своей одежды. Черный бархат исиний шелк просто предлагали мои груди, как спелые бледные плоды. Цветаподчеркивали почти прозрачность моей кожи синевой жилок. Но я знала, что такоеэта синева — кровь. Синяя кровь в венах, которая полыхнет красным, когдасоприкоснется с кислородом.

Прическу и грим мне делал Стивен. Он и раньше их мне делалдля таких междусобойчиков и регулярно гримировал всех остальных стриптизеров в«Запретном плоде». Мне он без моих возражений сложил локоны свободной грудой натемени, оставив голой белую шею. Ярко выступали на белой коже следы клыковАшера.

— Грудь и шея у меня просто требуют таблички«угощайтесь», — буркнула я.

Стивен отступил на шаг, наложив последнюю линию карандашомдля глаз.

— Ты великолепно выглядишь, Анита.

Наверное, он говорил всерьез, но синие глаза рассматривалитолько грим — свою работу. Во мне он видел холст.

Он слегка поморщился, что-то еще чуть поправил возле глаз,отчего я заморгала, потом промокнул салфеткой и снова отступил на шаг.

Оглядев меня от темени до подбородка, он кивнул:

— Вот теперь хорошо.

— Во всяком случае, аппетитно, — произнес голосМики от дверей.

Он шагнул в комнату, закрывая за собой дверь. Как только яего увидела, тут же потеряла все права ругаться насчет своей одежды.

Цвет был бирюзовый и с нужной толикой зеленого, чтобы егоглаза горели зеленым пламенем. В рубашке были дыры наверху плеча, в серединебицепса и еще две — посередине предплечья. Продетый в ткань черный шнуроборачивался вокруг локтя, выше и ниже дыр, чтобы материя не расползлась.Широкие жесткие манжеты с блестящими черными пуговицами были отрезаны снизу, изапястья остались голыми, как локти, на которых были дыры. Кожа его набирюзовом фоне смотрелась очень загорелой, гладкой и теплой.

Штаны соответствовали рубашке — и не только по цвету. В дырыпо бокам выглядывала идеально гладкая кожа бедер и ляжек. Разрезы эти,наверное, шли и ниже, но черные высокие сапоги закрывали ноги выше колен.

Штаны сидели так плотно, что ремень был бы не нужен, но впетли для ненужного ремня был продет черный шнур, и концы его на ходупокачивались. Мика уже почти подошел ко мне, когда я углядела разрезы и свнутренней стороны штанин.

— Тут больше дыр, чем ткани, — заметила я.

Он улыбнулся:

— Я — пища, и потому надо, чтобы можно было в любоймомент добраться до крови. Жан-Клод не хочет никому давать повода кого-нибудьраздевать.

Я оглянулась на Жан-Клода:

— Он не будет кормить никого из них.

— Non, ma petite. Он наш и только наш, но нам тоже ненадо, чтобы его пришлось раздевать. Если все мы будем одеты, то и они тоже. Сих стороны будет колоссальной бестактностью, если они будут раздевать свою еду,а мы — нет. Здесь наш дом, и правила — наши.