Опальная красавица - Елена Арсеньева

– Ничего, – усмехнулся рябой. – Ты же здесь – значит, делопоправимо.

– Думаешь, пора? – осторожно спросил Вайда, скользя взглядомот рябого к Елизавете.

– Думаю, пора, – с улыбкой, но твердо сказал его товарищ.

Елизавета с Данилою непонимающе переглянулись.

– Ну, коли так... – Вайда отчаянно встряхнул головой, словнонаконец-то решился на что-то невыразимо трудное, и замер с закрытыми глазами,вытянув вперед напряженные руки с растопыренными пальцами.

Набежал теплый ветерок. Серебристо блеснула летучая паутинкабабьего лета, на которой сидел крошечный серый паучок, храбро отправившийся вневедомое путешествие.

Рябой провел рукой по лицу, словно и на него налиплапаутинка, и спросил:

– Ну, все, что ли?

– Все, все, – сдавленно выговорил Вайда, и его единственныйглаз влажно, восторженно блеснул. – Чего рот разинул, теля? Пошли, ну!

Последние слова относились к Даниле, который стоял и впрямьразинувши рот, не сводя с рябого вытаращенных глаз. И даже когда Вайда сдернулего с места, все оглядывался, все пялился ошарашенно, пока цыган не сунул к егоносу увесистый смуглый кулачище и не увлек за собою.

Елизавета тоже хотела повернуться, поглядеть на рябого, ноон взял ее за руку и пошел так быстро, что она принуждена была чуть ли небежать за ним.

Березняк кончился. Стежка вела через обкошенный луг, покоторому были беспорядочно раскиданы серые, исхлестанные дождями, обветренныескирды. Дальний лес обнимал этот лужок двумя разноцветными крыльямиПтицы-Осени, перья которой были выложены золотом, изумрудами, яхонтами,гранатами, и мерцали они под теплым серым небом так, что больно было глазам ирадостно сердцу.

Елизавета всегда была беззащитна перед лицом вод, неба,леса: существами вечными – и вечно юными. Они все те же, что в первый деньтворения. Все та же весна каждый год вливается в их жилы, все та же осеньрасцвечивает красками буйного, восторженного увядания. Что бы ни творилосьвокруг, ничто не волнует их – и в то же время вне их нет ничего. При ихлицезрении в чуткой душе человеческой поднимается столь глубокое волнение, чтообнажается ее сокровенная суть. Она вновь становится простой и чистой,обращаясь к тем давним, смутным дням, когда сообщалась с богами, живущими вкаждом дереве, каждом цветке, каждой капле дождя, в каждом явлении Природы; оначувствует, что все, терзавшее ее, не более чем пустой шум, и если бывают в еежизни истинно блаженные минуты, то это те, когда, отрешившись от всегонизменного, всего суетного, она трепещет вместе с бессмертной Вселенной...

Елизавета прерывисто вздохнула и подняла счастливые,повлажневшие глаза на рябого, который замедлил шаг и шел теперь рядом.

Взглянула – и тут же отвела, точно обжегшись, взор. Нет!..Вскинула, защищаясь, руки, резко повернулась к нему – и задохнулась, не веря,что видит это лицо чистым, безо всяких рябинок и шрамов... и эти волосы, иголубые глаза, и дерзкую ямочку на подбородке, словно след поцелуя, и твердыегубы, которые вдруг беззащитно дрогнули.

– Это ты?..

Сама себя не слыша, Елизавета отозвалась эхом:

– Это ты?!

Дыхание пресеклось. Чудилось: сердце колотится уже во всемтеле, а не только в груди. Елизавета согнулась, тихонько вскрикнула: да ведьэто Лешенька, это сын ее бился, стучал, словно просился на волю, услышав голосотца!

– Что с тобой? Что ты? – Алексей схватил ее в охапку, прижалк себе так, что она вскрикнула. – Милая, что?..

– Ох... погоди, – с трудом перевела дух Елизавета, чутьотстраняясь, и торопливо погрозила Вайде, который со всех ног бежал к ним подороге.

Наконец-то стала понятна его игра, его намеки! Умел онотводить глаза, голову морочить – и не только врагам.

И вдруг до нее как-то сразу дошло, что случилось.Изумленными, расширенными глазами воззрилась на Алексея, но лицо его словно бызадрожало, расплываясь. Она испуганно провела ладонью по глазам: неужто опятьморок, опять все исчезает?! Но это были всего лишь слезы, на сей раз – слезысчастья.

Коснулась дрожащими пальцами его груди, ловя трепетсердечный. Он мягко накрыл ее руку своей ладонью.

Разогнав тучи, яркое солнце выкатилось в голубую вышину, датак и замерло, словно бы не в силах на них наглядеться.