Природа и власть. Всемирная история окружающей среды - Йоахим Радкау

С самого начала индустриализации стандартным средством снизить вред для непосредственного окружения было увеличение высоты фабричных труб. Высокие, видные издалека трубы были архитектурным знаком богатых промышленников. Такая политика держалась очень долго, вплоть до 1970-х годов, она отчетливо демонстрирует привлекательность простых и наглядных технических решений. Но уже в конце XIX века было ясно, что во многих случаях, например при «больших количествах кислых газов», это решение лишь выглядит таковым. Правда, нередко утверждалось, что «массы сгоревшего угля» «бесследно» исчезают «в безбрежном воздушном океане». Однако даже Вислиценус, который подтверждал эту версию еще в 1901 году, через 30 лет, в 1933 году, называл Хальсбрюкскую трубу[215], в то время самую высокую трубу в мире, «гигантским дальнобойным орудием для обстрела больших лесов» (см. примеч. 97). Для диоксида серы было доказано, что он не исчезает и при очень значительной высоте труб. Однако на углекислый газ внимания почти не обращали, эта позиция сохранялась до 1970-х годов.

Уже в XIX веке было хорошо известно, что объем дыма, по крайней мере его заметной глазу фракции, резко сокращается при повышении эффективности сгорания. При этом, в отличие от дорогостоящего наращивания труб, экологические цели совпадали с экономическими. Английский социальный романтик и протоэколог Уильям Моррис в 1880 году приводил в пример текстильного фабриканта Тайтуса Сэлта. В основанном им образцовом селении Сэльтер (Saltaire) под Брэдфордом высокая фабричная труба выбрасывала «не больше грязи, чем обычная кухонная». Почему же предприниматели не спешили реагировать на это? Вероятно, не последнюю роль играл тот факт, что котельные оставались для них «черным ящиком», заглядывать в который им не хотелось. Это был темный, населенный мрачными образами мир, долгое время ускользавший от инженеров и не поддававшийся никаким юридическим нормам. Управленческие полномочия и практическая компетенция находились здесь в совершенно разных руках. Но никакого фундаментального конфликта, который бы блокировал борьбу с «дымной напастью», не существовало. В принципе уже в конце XIX века от Германии до США было распространено мнение, что в этой сфере можно и должно что-то предпринять. Создается впечатление, что здесь, как и во многих других экологических вопросах, проблема состояла не столько в принципиальном противоречии между обществом и природой, сколько в инерции обстоятельств и отсутствии действенной коалиции заинтересованных лиц (см. примеч. 98).

Однако крупнейшие в Германии XIX века дебаты по поводу дыма разгорелись не в каменноугольных бассейнах, а в Саксонии. Объяснялось это в основном тем, что с обеих сторон были затронуты весомые политические интересы: против горной промышленности выступили сельское и лесное хозяйство, также опиравшиеся на государственный аппарат. Более того: в дискуссии о вреде металлургических выбросов, в особенности диоксида серы, противостояли две всемирно известные, соседствовавшие друг с другом высшие школы: Фрайбергская горная академия и Лесная академия в Тарандте. С обеих сторон выступали известные ученые, видевшие в проблеме промышленных выбросов шанс доказать свою компетенцию. Таким образом, эта дискуссия превратилась в долгоиграющий спектакль и приобрела некоторую, хотя и не полную, независимость от экономических интересов. При этом понимание экологических взаимосвязей обнаруживали не только те, кто активно подчеркивал ущерб от выбросов, ведь подобная монокаузальность отвлекала внимание от участия самой лесной службы в повреждении лесов (см. примеч. 99).

Сильнейшим участником во всех спорах об экологическом ущербе в XIX и начале XX века и в Германии, и на Западе Европы было гигиеническое движение. Слово «движение» здесь вовсе не является преувеличением, ведь под знаком гигиены сформировалась общеевропейская сеть, в которую входили политики коммунального уровня, медики и инженеры. Все они обладали особым духовным складом и были движимы воодушевлением, нередко доходившим до фанатизма. Это движение обладало большой пробивной способностью, потому что ставило перед собой конкретные практические цели. Как только одни цели достигались, оно находило другие, так как члены этого движения понимали здоровье очень широко, и после 1900 года это понимание еще расширилось. Речь шла не только об индивидуальной гигиене, но и о здоровье общества. Впоследствии борьбу за гигиену предпочитали интерпретировать как стратегию буржуазной социальной дисциплины, однако речь идет о явлении, распространенном далеко не только среди буржуазной элиты: в ее представителей оно скорее вселяло неуверенность. Гигиена пропагандировалась не только сверху, но и снизу, и это движение обладало самостоятельной динамикой (см. примеч. 100).

В отличие от защитников природы, многие гигиенисты на рубеже XIX и XX веков были преисполнены гордости. В 1911 году кёльнский коммунальный политик Краутвиг, которому к тому времени удалось превратить Кёльн с его дурной санитарной репутацией в город образцовой гигиены, говорил, что, оглядываясь назад, видит за собой 50 лет блестящих успехов. С 1888 года смертность в немецких городах впервые стала ниже уровня смертности в сельской местности. Для современников это был триумф гигиены, хотя ее заслуга до сих пор не доказана. Гигиенисты имели гораздо менее омраченные отношения с современной техникой, чем защитники природы, в центре их внимания находились как раз новейшие городские сетевые технологии. В свете истории среды гигиеническое движение выглядит решением одних проблем, и источником других. Ведущие гигиенисты боролись прежде всего за ватерклозет и канализацию. Очень скоро воспитанные носы уже не могли выносить запах уборных с выгребными ямами. В 1907 году врач Георг Бонне, обеспокоенный загрязнением рек, жаловался, что «у населения захватывает дух, как только оно слышит мечты о ватерклозетах, а их магистраты и депутаты городских советов как будто загипнотизированы» (см. примеч. 101). Но именно ватерклозет, как никакая другая инновация, повинен в том, что загрязнение рек дошло до кризисного состояния! Различные идеалы чистоты вошли в столкновение друг с другом.

Такая же драма случилась в 1950-е годы, когда поверхность рек покрылась пенистыми шапками от новых синтетических моющих средств. Если искать в истории движущие силы охраны окружающей среды, то среди них вскоре обнаружится стремление к чистоте со всеми его древними религиозными, моральными и гигиеническими мотивами. Но и здесь новые проблемы нередко возникали как нечаянные последствия решений предыдущих проблем.

Практика слива сточных вод в реки также опиралась на своеобразную веру в природу, в «способность рек к самоочищению». Однако уже к началу XX века стало очевидно, что объем стоков крупных городов намного превысил возможности рек. Дебаты по поводу общесплавной канализации были, вероятно, крупнейшей технической дискуссией XIX века, имевшей отношение к экологии. Либих проклинал «смывную канализацию» как упадок культуры, поскольку та окончательно отнимала питательные вещества у почв, и без того доведенных до крайней скудости. Окончательная победа этого типа канализации произошла далеко не сама собой, сначала против нее выступал широкий фронт институций – от сельских хозяев до домовладельцев, а кроме того, она вынуждала коммуны залезать в долги и повышать налоги. Строительство и подготовка к работе канализации в большинстве немецких городов продолжались и в XX веке. Но в отличие от предлагаемых альтернатив, «смывная канализация» имела преимущества большого комплексного решения, вокруг которого могли сплотиться различные интересы. На ее стороне был и такой «убийственный аргумент», как растущий ужас перед дурными запахами. При этом строительство очистных сооружений плелось далеко позади строительства самой канализации. Здесь тоже была путаница мнений и суждений, но не было ни серьезной дискуссии, ни тем более единого и окончательного решения. После того как гамбургская холера 1892 года остановилась на границах Альтоны, к тому времени оборудованной очистными сооружениями, очистные станции предстали «хэппи-эндом» катастрофы. Но в действительности полная очистка воды до сих пор остается историей без конца. Безусловно, около 1900 года очистных станций строилось все больше и больше – и механических, и химических, и биологических, но, по словам доктора Бонне, «водоемы, в которые эти “очистные сооружения” сливали свои мутные серо-коричнево-желтые потоки», превращались в «дурно пахнущие предзнаменования». Поля фильтрации, которые Чедвик когда-то считал лучшим решением для возврата сельскому хозяйству городских фекалий, а еще в 1902 году гигиенист Альфред Гротъян называл источником «тучного плодородия» для песчаных окрестностей Берлина, защитник ландшафта Альвин Зайферт уже воспринимал лишь как беспросветное свинство и насмешку над всякой гигиеной! (См. примеч. 102.)