Дублин - Эдвард Резерфорд

Фортунат отлично помнил Смитов в то время. Сын Мориса Томас рассуждал философски, но его внук Майкл, бывший на несколько лет моложе самого Фортуната, нелегко воспринял обнищание семьи, он озлобился и замкнулся. Уолши сделали все, что могли, чтобы помочь друзьям. В конце концов, насколько помнил Фортунат, старый Морис был на самом деле двоюродным братом его отца. Но Томас умер, Майкл затаил обиду, и семьи разошлись. Майкл цеплялся за героическое прошлое своей семьи и за образ короля Якова и верил, что либо сам Стюарт, либо его сын вернутся и восстановят католическую веру в Ирландии.

Якобиты, как называли сторонников Стюарта, возможно, и имели какие-то основания для надежды. Когда весьма непопулярный Георг Ганноверский взошел на английский трон, очень многие хотели, чтобы вместо него там оказался сын короля Якова. Кое-где даже случались из-за этого бунты. Но вскоре они затихли, и никто в Ирландии не выступил за претендента Стюарта. А Майкл Смит погрузился в отчаяние и пьянство. Через два года он полностью разорился и умер.

Но после него остался маленький сын. Это и был тот самый молодой Гаррет Смит, которому Теренс стремился помочь. Он нашел жилье для мальчика и его матери, конечно скромное, но куда более чистое, чем то, что они имели прежде, в приходе Святого Михана, на северном берегу Лиффи. И по его особой просьбе местный священник позаботился о том, чтобы мальчик получил некоторое образование. Потом, через несколько лет, Теренс внес необходимую плату для того, чтобы мальчик стал учеником уважаемого бакалейщика в том же церковном приходе. И раз в месяц Теренс обязательно приглашал молодого человека пообедать с его женой и детьми в дружеской обстановке их семейного дома, надеясь, что в свое время, когда Смит освоится с делом и найдет себе разумную жену, то и сам пойдет таким же путем, пусть даже чуть более скромным. Короче говоря, он делал все, чего можно было ожидать от добродушного члена семьи Уолш.

Трудно сказать, когда именно начались проблемы. Теренс не принимал всерьез царапины и синяки мальчика.

— Это просто юношеская драчливость, — благодушно говорил он.

Куда тревожнее оказалось то, что однажды обнаружила жена Теренса: Гаррет учит их детей настроениям и идеям якобитов.

— Я не желаю, чтобы он приносил в наш дом подобные проблемы! — заявила она мужу.

И только после ее просьб и после обещания, что молодого Гаррета никогда больше не оставят наедине с их детьми, Теренс смог снова пригласить его в дом.

— Он сюда не придет, пока ты будешь во Франции! — заявила тем не менее его жена.

В течение прошедшего года Теренс также услышал и несколько жалоб от хозяина-бакалейщика. Теренс попросил доброго торговца быть с юношей построже.

— Должен признаться, я опасаюсь, — сказал он Фортунату. — Я должен уехать на месяц, и за ним просто некому будет присмотреть или позаботиться о нем, если он угодит в какие-то неприятности. Но похоже, я уж слишком пользуюсь твоей добротой, взваливая свои проблемы на тебя.

— Этот молодой человек мне такая же родня, как и тебе, — напомнил ему брат. — И я, пожалуй, виноват в том, что прежде ничего для него не сделал. — Он улыбнулся. — Уверен, я смогу с ним справиться.

Фортунат гордился своим даром общения с людьми.

— Значит, я могу сказать бакалейщику и священнику, что ты заменишь меня в мое отсутствие? — с большим облегчением произнес Теренс.

— Я сам повидаюсь с этими джентльменами. Так что успокойся. — Фортунат положил руку на плечо брата. — А теперь, — весело продолжил он, — как насчет того, чтобы насладиться обедом с нашими братьями-масонами в великолепной таверне на Брайд-стрит? И поскольку я намерен проглотить не меньше трех бутылочек кларета, то надеюсь, что ты доставишь меня домой.

На следующее утро солнце стояло уже высоко, когда девушка-служанка раздвинула длинные шторы. Фортунат моргнул и тут же пожалел об этом. От солнца глазам стало больно.

— Ох, Бога ради, не закроешь их опять? — хрипло простонал он. В горле у него царапало от сухости, голова ужасно болела. — Слишком много кларета… — пробормотал он.

— Мы слышали, как ваша честь пели, когда ваш брат привел вас домой вчера вечером, — вежливо сообщила девушка. — И к вам гостья, сэр, — продолжила она. — Ждет внизу.

— Гостья? Отошлите ее прочь.

— Мы не можем, сэр. Это миссис Дойл.

Она ждала его в передней гостиной. Как и во всех домах на Сент-Стивенс-Грин, парадные комнаты имели очень высокие потолки и, как в большинстве ирландских домов, были скудно обставлены. Гобелен на одной из стен и темный и не слишком качественный портрет его отца на другой не добавляли уюта комнате, которую иначе и вовсе можно было принять за какой-нибудь римский мавзолей.

Миссис Дойл ничего не сказала по поводу потрепанного вида Фортуната, когда он уставился на нее провалившимися глазами, гадая, почему это даже в лучшие дни его кузина Барбара заставляет его нервничать.

Прошло уже два столетия после того, как его предок Ричард женился на наследнице Дойла. Сколько поколений миновало с тех пор? Шесть или семь, предположил Фортунат. Но их семьи всегда поддерживали близкие отношения.

— Наши кузены Дойлы всегда были невероятно добры ко мне и твоему деду, — твердил ему Донат.

Если Уолши были всегда щедры к родственникам, которым не так повезло, как им самим, то они в равной мере гордились и тем, что никогда не забывали оказанного им самим добра. А Барбара Дойл, не только вдова одного их родственника, но и сама урожденная Дойл, таким образом была им дважды родней. Кузина Барбара — так называла ее вся семья. Когда муж Барбары внезапно умер, оставив ее с малыми детьми, все поддержали родственницу, и она вполне это ценила. Хотя вряд ли можно было представить себе человека, меньше нуждавшегося в поддержке, думал Фортунат.

Лишь Богу было известно, сколько она стоила. Муж оставил ей богатство, и она сумела его увеличить. Каждый год, когда где-либо в Дублине строилось несколько новых домов, можно было не сомневаться, что один из них принадлежит Барбаре Дойл. Вообще-то, ей принадлежал и тот самый дом, в котором они сейчас находились, поскольку Фортунат арендовал его у Барбары. И он нервно попытался угадать, зачем она явилась.

Он поспешил предложить ей лучшее кресло — ради ее удобства, само собой, но прежде всего потому, что сидя она выглядела все же не так грозно, как стоя. Даже ее маленькому сынишке Джону, которого она зачем-то привела с собой, была предложена обитая шелком скамеечка.

Даже если она и была богаче Фортуната, то все равно оставалась просто вдовой торговца, в то время как Уолши с незапамятных времен принадлежали к сквайрам-землевладельцам. Так почему же он ее боялся?

Возможно, дело было во внешности кузины. Барбара была крупной, крепкой телом и, без сомнения, весила больше, чем Фортунат. По моде периода Реставрации она носила платья с глубоким декольте, из которого выпирали могучие груди. Волосы у Барбары были густыми, черными, лицо — круглым, щеки покрыты красными пятнами. Но главным был гипнотизирующий взгляд холодных светло-карих глаз, всегда приводивший Фортуната в замешательство. Иногда под этим воинственным взглядом он даже замечал, что содрогается.