Жена башмачника - Адриана Триджиани

Чиро, сделав ей предложение, словно сделал ставку, и в тот же самый день Энца сделала собственную. Она вкладывала деньги и свои способности в партнерство, которое – она была убеждена – станет успешным. Вот что порождало в ней воодушевление. Покручивая на пальце кольцо, Энца думала, что оно ей в самую пору, – кольцо, которое Чиро носил с детства, с которым он слился. Теперь их жизни тоже слились.

Чиро и Энца лежали в обнимку на верхней полке спального вагона. Шторки они раздвинули. Мимо плыли сиреневые холмы Пенсильвании, залитые лунным светом.

Огонек фонаря в далеком амбаре, мерцание свечи в окне на краткий миг пробивали лиловую мглу, точно пляшущие во тьме светлячки. Но остальной мир тонул во тьме, мимо которой они летели навстречу своему будущему.

Свадьбу они отпраздновали, заказав в вагоне-ресторане шампанское и торт, к которому официант принес серебряное блюдце с маленькими шоколадками, присыпанными сахарной пудрой и украшенными фиалками из глазури. Весь вечер они смеялись и болтали по-итальянски, точно зачарованные мелодией родного языка.

В купе Энца переоделась в пеньюар, сшитый для нее Лаурой, – из белого атласа, длиною в пол, с украшенной кружевом накидкой. Слишком уж затейливое одеяние для поезда, подумала Энца, но, не надев его, она обидела бы Лауру. Да и кроме того, в этом кружевном облаке она ощущала себя Мэй Мюррей в объятиях Рудольфо Валентино.

Поезд несся под собственную мелодию – перестука колес и ровного гудения мотора. Когда они в первый раз занимались любовью, Энце казалось, что она куда-то летит, что любовь – это сон, от которого она никогда бы не пробуждалась. Наконец-то она поняла, почему этот акт, такой естественный и такой обыденный, считается священным.

Чиро был опытен в любви, но и он чувствовал, как Энца словно окутывает его всего, растворяется в нем. Реальность, о которой он мечтал, оказалась куда ярче, чем в воображении. Его тело больше не принадлежало только ему, оно стало и ее телом тоже, двое слились в одно. Теперь Чиро ни в чем не смог бы ей отказать – он бы обшарил весь мир, лишь бы принести ей хоть крупицу счастья. Энца отзывалась на его ласки без своей обычной сдержанности, и ее податливость врачевала его сердце, растворяя тоску одиночества, что не отпускала Чиро с той минуты, как он расстался с Эдуардо на вокзале в Бергамо.

Ладонь Чиро скользнула вверх по бедру Энцы, он плотнее прижал жену к себе.

– Когда любишь кого-то, думаешь, что знаешь о нем все. Расскажи мне о себе что-нибудь, что мне неизвестно. – Чиро поцеловал ее в шею.

– У меня в кошельке сто шесть долларов.

Чиро тихонько рассмеялся:

– Браво!

– И они твои, это вклад в обувную мастерскую.

– Наши, ты хочешь сказать.

– Наши, – тоже засмеялась она.

– Я увез тебя от жизни, которую ты любила?

– Я скучаю по Лауре и по опере. И по арахису в сахаре на углу Сороковой улицы и Бродвея.

– Думаю, арахис у тебя будет.

– Спасибо, муж мой.

– А как насчет синьора Карузо?

– Да, его мне тоже не хватает. Но, кажется, теперь я понимаю, о чем поется в его ариях. Счастливая жизнь обязательно держится на любви – он утверждал это каждой нотой. Мне не хватает его умения относиться к каждому человеку как к особенному. Знаешь, он заставлял нас всех смеяться. Я научилась понимать хорошие шутки и умные разговоры. Но с тобой у меня все это есть.

– Ты боишься?

– Почему я должна бояться?

– Мы направляемся в Хиббинг, а он может тебе не понравиться.

– Ну, если мне там не понравится, отправимся еще куда-нибудь.

Чиро рассмеялся:

– Va bene.

– Я представляла это совсем не так.

– Замужество?

– Любовь. Знаешь, это в самом деле чудо. Быть так близко. В этом есть красота.

– Как и в тебе. Отец сказал моему брату одну вещь, значения которой я до сих пор не понимал. «В этом мире остерегайся того, что означает все или ничего». Но теперь я понял, что лучше, когда оно значит все. – Чиро поцеловал ее, провел кончиком пальца по шраму над бровью. Тот был еле различим, в нить толщиной и длиной не больше ресницы. – Откуда это у тебя?

– Из Хобокена.

– Упала?

– Ты правда хочешь знать?

– Я хочу знать о тебе все.

– Ладно. Был один человек на фабрике Меты Уокер, не дававший проходу девушкам, и однажды он напал на меня. Но сначала целый месяц приставал с оскорблениями. Я отбивалась, я была в такой ярости, что наверняка бы справилась. Но упала на пол и напоролась на торчащий гвоздь. А спасла меня Лаура. Напала на него, размахивая портняжными ножницами.

– Я бы убил его.

– Она чуть и не убила. – Энца улыбнулась, вспоминая разъяренную Лауру и ту ночь, когда их дружба стала еще крепче. – Я вижу этот шрам каждое утро, когда умываюсь. Он напоминает мне о моей удачливости. И когда я думаю об этой истории, то не вспоминаю о плохом – только о подруге, ее отчаянности. Лаура учила меня английскому, но теперь-то я понимаю, что она выбирала те слова, которые мне были нужны, а не те, которым я просто хотела научиться. Она велела мне читать «Джен Эйр». Вслух. Когда попадались куски про Рочестера, она комментировала его грубости, и мы хохотали как сумасшедшие. Как и у Джен, у нас не было связей, но Лаура учила меня вести себя так, будто у нас весь мир в кармане. И это ведь Лаура уловила во мне творческую жилку, это она требовала, чтобы я добивалась идеально ровных швов, научила не бояться необычных расцветок и тканей. Так что вся моя уверенность от Лауры.

– И тебе не нужно с ней разлучаться. Мы будем гостить у них, они – у нас.

– Конечно, я об этом мечтаю. Но мы будем счастливы, даже если просто станем писать друг другу. Думаю, нашу дружбу не разорвать.

Чиро поцеловал ее.

– А я не думаю, что между вами сумеет втиснуться мужчина. Или двое мужчин, если считать Колина.

Чиро уснул, уткнувшись лицом ей в шею, а Энца смотрела в окно. Она представляла, что впереди ее ждет много таких вот ночей: только они двое, лежат обнявшись, а мимо летит огромный мир. До встречи с Чиро Энца не умела толком мечтать, она подсчитывала деньги, придумывала, как бы заработать побольше, искала пути решения проблем, сочиняла фасоны платьев, считала стежки. И все ее мечты касались дома, семьи, безопасности. И вот муж сделал из нее мечтательницу. Мечтательницу, которой отныне нечего бояться. Его близость наполняла ее ощущением покоя – пока она любит Чиро, опасаться нечего.

Из окна поезда, прибывшего на вокзал Хиббинга, Энца смотрела на холмы, укрытые белыми сугробами. У железнодорожных путей змеились рельефные колеи – следы, оставленные в снегу тракторами и грузовиками. Вдали, на открытом пространстве, сгрудились самосвалы, краны и прочая техника, готовая вгрызться в землю.