Зверь с той стороны - Александр Сивинских

Меня было теперь не остановить.

В пожароопасном помещении было довольно светло, но тесно от нагромождения различных предметов материальной культуры, преимущественно школьных. Те же парты, шкафы, рулоны прелых географических карт, бюсты пролетарских поэтов-буревестников, поэтов-глашатаев, битая химическая посуда. Стопки использованных классных журналов. В противоположной стене присутствовали (а вернее, отсутствовали — створки вырваны из косяков с мясом) воротца, ведущие наружу. Всепобеждающая крапива ломилась в них наперегонки с солнечным светом и прочей дрянью вроде наслоений прелых листьев и колонн бледных тонконогих грибов. На самом сохранившемся из шкафов стояли в рядок гипсовые головы синантропа и австралопитека, неандертальца и кроманьонца, череп нашего современника. Недостающего звена эволюции человека как всегда не хватало. Острую макушку наиболее древнего из троглодитов прикрывала грязная кепочка в клетку. В щербатую, стянутую от самопроизвольного раскрытия несколькими витками проволоки пасть черепа была воткнута целая папироса. Пожелтевшая, с выкрошившимся табаком.

Я поддел черепушку за глазницу концом удилища, снял с насиженного места, отряхнул и осмотрел. Надо же, удивился, не искусственная. Нижняя челюсть прикреплена хитрой системой рычагов из воронёной стали; видны по меньшей мере два шарнира с каждой стороны и возвратная пружина, что должно обеспечивать высокую подвижность, близкую к натуральной. Для чего же скреплять такую великолепную конструкцию вдобавок проволокой? Никакой эстетики. Я живо расправился с дряхлой проволокой, положил череп на ладонь, вынес на некоторое расстояние перед собой и молвил с болью в голосе: "Бедный Йорик!…"

"Я не Йорик", — ворчливо сказал череп.

"Если уж тебе столь необходимо как-то именовать меня, дорогой юный любитель Шекспира, зови Отелло", — пробубнил череп. С дикцией у него пока было не очень, но постепенно голос набирал силу, расцвечивался обертонами и интонациями. Какой-либо акцент отсутствовал. Череп продолжал шамкать: "Он, бедолага, был хоть и параноидальной личностью, легко попадающей под власть наветов, но всё-таки мавром. Как и я".

"Так ты, небось, и есть легендарный Сарацин, именем которого назван город?" — спросил я неуверенно. Опасения за собственный рассудок не позволяли участвовать в разговоре с обычной для меня непринуждённостью. "Что ж, пожалуй, — ответил Отелло после недолгого раздумья. — Он самый и есть. Легендарный… Приятно, чёрт возьми! Да ты не дрейфь, парень… м-м, Артём? Нет, нет, не поправляй меня… Антон! Верно, Антон же?" — "Верно", — сказал я. "Ну, вот видишь! — бодро воскликнул череп. — Успокойся, ты не спятил, я существую на самом деле, народные предания не врут. Прикинь, как здорово тебе повезло, лаки мэн!"

"И всё-таки говорящих черепов не бывает, — упрямился я. — А если даже ты мифический Сарацин, почему у тебя словарный запас современный? "Лаки мэн, прикинь…" И вообще, у тебя нет речевого аппарата, нет мозгов, ничего нет, чтобы вести полноценный диалог. Челюсть подвешена на пружинках, а не двигается. Вывод напрашивается сам собой: у меня рухнула башня. А твоя болтовня — слуховые глюки. Грустно, — я вздохнул. Подумав, решил, что до жёлтого билета дело всё-таки ещё не дошло, и сказал чуть веселее: — Пусть пока только закачалась, но всё равно, я скорее поверю в собственную близкую и окончательную шизию, чем в разумную кость".

"Эвона, куда скакнул, иноходец! — сказал череп с прежним задором. — Костью облаял. Ладно, не мёртвой хоть. Безусловно, я не говорю, не думаю. Ты прав — нечем. Однако диалог ты ведешь самый настоящий, поверь. С кем? Не знаю. Возможно, с самим собой — с подкоркой сапиенса Антона Басарыги. Возможно, с "коллективным бессознательным". С Богом. С чёртом. С космическими братьями-сёстрами по разуму. Не суть важно. Важен результат, который налицо. Ну а я… что я? — скромно выступаю в роли резонатора. Усиливаю тот самый таинственный информационный сигнал до приемлемого уровня, преобразую в звуки человеческой речи посредством дифракции и интерференции… Ты загляни-ка лучше ко мне внутрь, Фома неверующий!"

Внутри у Отелло действительно чего только не обнаружилось. Правильные ячеистые структуры по всей поверхности свода, какие-то ребристые перетяжки от виска к виску с наросшими на них костяными «цветочками», хрящеватый вырост из темени, похожий на камертон. И было там значительно темнее, чем должно бы. Причём тьма, хоть и абсолютная с первого взгляда — этакое маяковское "свинцовоночие", — пронзалась взглядом со странной лёгкостью. Краем глаза улавливались световые сполохи — где-то на периферии.

"Латеральные зрительные аберрации", — важно подсказал Отелло. "Ну-ну, не умничай, — огрызнулся я, продолжая сомневаться, хоть и не так отчаянно, как минуту назад. — Что ж ты раньше молчал?" — "Во-первых, сам же видел — рот проволокой был зашит. Но основная причина не в этом. Тем более, как ты уже отмечал, челюсть всё одно неподвижна. Правда, это только до поры до времени, уж поверь. Вскорости так начну клацать, что палец не клади! Так вот, какой-то мудила, прости уж старика за непечатную брань, на заре двадцатого века выскоблил меня изнутри до зеркального блеска; да ещё и лаком покрыл, маляр долбаный. Регенерация костной ткани, производимая без подпитки витальной энергией, минеральными солями, белками и витаминами — процесс не скорый. Там одного полезного вещества перехватишь десяток молекул, тут другого… Скорости черепашьи. В последние годы только хорошо стало. После того, как какие-то отроки, мечтавшие поживиться сокровищами прошлого, ворота вынесли. Ничем-то они не разжились, зато для вашего покорного слуги счастливые времена установились. То плесень на мне заведётся, то гусеница какая окуклится, мечтая бабочкой стать. Солнечные ванны без стеклянных преград диво как хороши. Атмосферная влага тоже. Вот и оклемался. А тут и ты подоспел. Удачно получилось, что решил ты ко мне с живым словом обратиться. Я уж начал в летаргию впадать, думая: человечество сгинуло навек. У меня ведь пока собеседника, резонирующего в унисон, нету, я — та самая мёртвая кость, от которой никакого проку окромя красоты".

"С красотой ты загнул, дедуля, — сказал я, поспешно пряча говорящую черепушку в рыбацкую сумку. — Не обижайся, меня — слышишь? — ищут. Потом поболтаем". — "Я слышу всё, что слышишь ты, дорогой мой симбионт, и даже много больше, — шепнул Отелло. — Но ты прав, не время мне триумфально являть себя миру. Сперва — адаптация". Он умолк.

"Я здесь! — заорал я во всю мощь лёгких, выбираясь сквозь крапиву на волю. — Эгей, Ольга, я здесь, возле управы!"

За моей спиной шумно повалилось потревоженное барахло.

Июнь 2000 г. — Май 2001 г.