Олег Куваев: повесть о нерегламентированном человеке - Василий Авченко

Разъехались: Светлана – в Терскол, Олег – в подмосковный Калининград. В 1973 году Анатолия Чайко, мужа сестры Светланы Гринь Людмилы, пригласили в Переславль-Залесский на строящийся химзавод (ОАО «Славич»). Супруги Чайко перебрались туда из Ростова-на-Дону, им дали двухкомнатную квартиру. Летом того же года Светлана Гринь переехала из Приэльбрусья к сестре и её мужу – поближе к Олегу. Устроилась на тот же завод, по выходным ездила к Олегу в Болшево, в рабочие дни он сам приезжал в Переславль-Залесский – за 120 километров. По вечерам гуляли по окрестностям, посещали полуразрушенный Никитский монастырь. Олег устраивал «романтические путешествия» на берег Плещеева озера, где когда-то Пётр Первый испытывал свой знаменитый ботик. Раз отыскал большую валежину для костра, взвалил на плечо и потащил на Александрову гору, где, по преданию, разбивал шатёр Александр Невский. Летом купались, зимой ходили на лыжах (у Олега были модные горные – «Металл», польского производства). «Сидя в этом гнезде нашего отечества: Загорск, Переславль-Залесский, Ростов тут же рядом, – видишь, что предки наши были умные мужики, очень понимали в пейзаже. Красивее этих мест и не видал я…» – записал Куваев.

Именно в Переславле-Залесском Анатолием Чайко – заядлым фотолюбителем – были сделаны на балконе его квартиры последние снимки Куваева, где он по-шукшински морщит лоб и очень серьёзно смотрит в камеру усталыми глазами, будто силясь что-то понять, а изо рта торчит трубка с вьющимся дымком. Есть вариант с улыбающейся Светланой рядом, но более известна одиночная фотография, которой иллюстрированы многие книги Куваева.

Нельзя сказать, что «ничто не предвещало» ухода. И всё-таки столь ранняя смерть всегда неожиданна и непостижима.

В последние годы здоровье не раз подводило Олега: то скачок давления, то сердечный приступ…

Начало 1970-х, Ольге Гуссаковской

Осень 1974-го, Борису Ильинскому

Оклемавшись, Куваев пришёл на «Мосфильм», где ему сообщили о самоубийстве Шпаликова. «Вышел я в шикарные и бездушные мосфильмовские коридоры, нашёл пустой километр из них, закурил и вознёс господу молитву за врачей Гену и Андрея. Не оказалось таких рядом со Шпаликовым, как не оказалось таких рядом с Есениным, Скоттом Фицджеральдом, Джеком Лондоном…»

Месяцем раньше умер Шукшин – как будто какой-то дьявольский снайпер пристрелялся по поколению.

А в феврале 1975 года в возрасте шестидесяти лет умрёт один из близких друзей Куваева северянин Виктор Болдырев, охарактеризованный в «Доме для бродяг» как человек «крупный, седоголовый и настоящий»; писатель, биолог, организатор совхоза «Омолон».

Владимир Курбатов так вспоминал те последние месяцы: «Олег торопится. Ощущение прямо-таки лихорадочной торопливости – почти в каждом письме… Чем подстёгивается такая повышенная активность, притом что его характеру присуща была как раз неторопливость, основательность действий, раздумчивость?» Задним числом Курбатов винил себя, что не сумел, как раньше, вытащить Олега на Чукотку – Территория бы его вылечила, дала бы ещё хоть несколько лет…

В письмах Куваева этого времени – немало сигналов тревоги. Например: «Странное состояние, как будто мне девяносто лет и впереди уже ничего нету. Писать не хочу, даже литература кажется бессмысленной…»

А вот – в шутку о себе, в третьем лице: «О. Куваев (1934–197?)».

1971-й, Борису Ильинскому

Или такая запись, озаглавленная «Планы»:

На этом планы обрываются, как будто дальше сорок первого своего года он ничего не видел.

Дмитрий Куваев рассказывает: «В последнее время Олег чувствовал себя плохо. У него, как в детстве, начали болеть уши. Он говорил моим родителям, что не успевает написать „Последнего охотника“».

Записная книжка Куваева 1974–1975 годов заканчивается словами «жить и умереть достойно».

…Или это никакие не предчувствия, а обычные для творческого человека переживания, сомнения?

Но к началу 1970-х мотив скорого ухода стал навязчивым.

Март 1974-го, Галине Куваевой

Ноябрь 1974-го, Борису Ильинскому