Олег Куваев: повесть о нерегламентированном человеке - Василий Авченко

Чтобы понять, что не так с именем Семён и фамилией Рулёв, взятыми не по отдельности, а в своей ономастической целостности, есть смысл вспомнить Максима Горького, который призывал писателей, особенно молодых, избегать в текстах «мыла» и «хихиканья» (образцом нарушения этой заповеди свежепровозглашённый мэтр соцреализма считал фразу «Он писал стихи, хитроумно подбирая рифмы, ловко жонглируя пустыми словами»). Проще говоря, Горький подчёркивал, что писателю необходимо «слышать» каждое написанное слово, поскольку его письменный облик может маскировать различного рода курьёзы и ляпы, напоминающие не столько гиатусы классической риторики («Анастасии и Ирины», «расскажите про оазис»), сколько те непреднамеренные каламбурные «сдвиги», которые Алексей Кручёных в изобилии находил, в частности, у Пушкина: «Со сна садится в ванну со льдом…» = «Сосна садится в ванну сольдом…» (от «сольдо». – Примеч. авт.). Правда, сам Горький спокойно нарушал собственные заветы. Так, имя главного героя рассказа «Макар Чудра» представляет собой типичную разновидность «мыла» и «хихиканья». В «бумажном» виде сочетание слов «Лойко Зобар» остаётся памятником воображаемой цыганской ономастике, но стоит произнести его вслух, как оно тут же превращается в контрреволюционный лозунг, преисполненный самого гнусного и кондового консерватизма: «Лойка за бар!» (утомлять читателя подробностями фонетической транскрипции мы не будем).

Грех «мыла» и «хихиканья» лежит, безусловно, и на Семёне Рулёве. Эти имя и фамилия, произнесённые полностью хоть порознь, хоть вместе, взгляда не задержат. Но стоит имени Рулёва превратиться в инициал (как в приложении № 1 к роману «С. Рулёв. Презрительный человек»), мы невольно натыкаемся на неблагозвучную копрограмму «Срулёв».

Есть сведения, что писатель зондировал почву на предмет публикации романа в «Нашем современнике», но главред Викулов отказался: его только что прорабатывали за сказку Шукшина «До третьих петухов», а тут какие-то бичи, алкаши…

После смерти автора не дошлифованные им «Правила бегства» готовил к печати Мифтахутдинов, которого Куваев в письмах назначил «душеприказчиком». Галина Куваева работой Мифтахутдинова была не совсем довольна: в магаданском издании 1980 года, говорила она, текст романа сокращён и «не везде корректно» поправлен (восстановлен в московском издании 1988 года).

Куваев многого не успел. После «Территории» он почувствовал силу и вкус к большим вещам. Был замысел «валютной трилогии», первой частью которой стала «Территория», а второй и третьей должны были стать романы о пушнине и нефти (нефтяная тема, кстати, появляется в финале «Территории» и в «Правилах бегства»). Ещё один замысел – роман «Последний охотник». Прототип главного героя – Станислав Птицын, метеоролог, таёжник и немного поэт. Он мелькнул уже в «Доме для бродяг», позже стал прототипом омолонского Витьки-таёжника из рассказа «Здорово, толстые!». В 1975-м Куваев собирался «плотно переселиться на Север», побывать на Чукотке, в Крестах, на Омолоне… Писал Птицыну: «Чувствую потребность, Слава, пожить и поработать в простоте среди леса и зверя. Чужой я в городе совершенно, да и думаю написать хорошую книгу, чтобы каждого, кто её прочтёт, потянуло в тайгу. Это благородное и благое дело».

Имелись и документальные замыслы: история освоения Арктики, биография Тан-Богораза…

Литературный маршрут остался незавершённым.

Многого не сделано, но многое и сделано.

Вот и роман «Правила бегства», при всех оговорках, у нас есть. Оттого что это произведение стало последним, оно звучит на какой-то особенно щемящей ноте. Как недопетая, оборванная песня.

В конце 1960-х Куваев записал: «Страшный я видел сон. Из крана каплет вода, и в этой воде голоса.

– Я что, в воде растворился?

– Да-а. Здесь соли, сульфаты. Они растворяют.

– Где топор, которым меня убили?

– Он на плече у тебя».

«Не хлебом единым, не житейскими удобствами и не красной „Чайкой“ жив человек», – писал Олег Светлане Гринь, явно держа между строк чайку розовую.

Светлана окончила Пятигорский институт иностранных языков (она будет переводить переписку Моуэта и Куваева, который знал только «немецкий со словарём») и работала в Терсколе лаборанткой в одном из подразделений нальчикского Высокогорного геофизического института, прямо на склоне Эльбруса. Здесь они и познакомились: Олег приезжал к сестре и её мужу Георгию Бартишвили работать и осваивать горные лыжи, а Светлана жила в одном коттедже с Галиной Куваевой, работавшей в том же институте. Светлану поразили глаза Олега: «Меня на мгновение ослепил луч синевы». Началась «телеграфная любовь», стали встречаться…

Не было у Куваева ни приличной квартиры (не успел), ни машины, ни телефона. Он не был женат и считал себя неприспособленным к семейной жизни, не осталось у него и детей (есть человек, которого называют внебрачным сыном Куваева, но этот щепетильный вопрос мы разбирать не будем). Из письма Светлане: «Кроме работы, должна быть ещё и заинтересованность: семья, дети и круг твёрдых обязанностей. А так ведь отними у меня литературу, так даже пустого места не останется».

К квадратным метрам он относился спокойно, но в последние годы сетовал: «Нет даже крыши своей, под которую можно привезти насовсем любимую женщину». Квартирный вопрос пытался решить в течение нескольких лет. Писал Сергею Михалкову: «Негде жить и работать, и чёткого выхода из ситуации как-то не видно… Мне сорок лет. Весьма значительную часть своей жизни я провёл по общежитиям, интернатам, баракам, палаткам и прочее. Ну, в детском состоянии во всём этом виноваты обстоятельства, так жили миллионы, и жаловаться ни к чему. Во взрослом же я готовился быть полярным геологом, затем десять лет был им – это входило в профессию, и я никогда ничего не просил… Сейчас я профессиональный литератор. У Союза писателей я также ничего не просил до тех пор, пока не получил заверений хотя бы центральной печати в том, что работа моя представляет общественную и, если угодно, идеологическую ценность. Когда же я обратился за помощью, то всё свелось к сидению в приёмных и благожелательно-пустым разговорам…» (Георгий Бартишвили: «В кооператив не вступил, не успел. А может, и не собирался там жить, у него было предвидение, что не доживёт…»)

Как вспоминает Светлана, после «многих страданий», случившихся по её вине, и «великого прощения» от Олега они отправились на Белое море за гранатами вместе с Игорем Шабариным. Олег, вспомнив старинные поверья, назвал гранат «камнем верности».

Он ценил красивые камни. В 1974-м сообщал Жилинскому, что «на старости лет» начал собирать минералогическую коллекцию: «Есть аметист, неплохие гранаты, опалы – все с Колымы. Ну, о топазах речи, конечно, нет. Моя голубая мечта – добыть образец берилла…» Писал Мифтахутдинову: «Можно в виде компенсации за измену геологии заняться минералогией. Похожу несколько месяцев в родной вуз, поработаю с паяльной трубкой и коллекциями – восстановлю былое». Выходит, бывших геологов не бывает.

Тогда, в июне 1973-го, Олег и Игорь навыколачивали из породы столько кристаллов граната, что навьючили образцами даже Светлану. Когда копали червей для рыбалки и она брезговала брать их руками, Олег пригрозил: «Не возьму на Чукотку». Именно в той поездке они познакомились с Анастасией Александровной Петровой – Евдокией из рассказа «Кто-то должен курлыкать» (первоначально – «Кругом русские люди»). Олег потом высылал ей конфеты, чай, змеиный яд для ног…