Майский сон о счастье - Эдуард Русаков

– А? Ага! Ха-ха-ха! – почему-то ужасно обрадовался моим словам Филимонов и крикнул буфетчику: – Трофимыч, подай-ка нам, братец, графинчик водки, икорки, маслица, хлебца… да скажи повару, чтобы сварганил нам ухи стерляжьей! Да побыстрей!

– Хорошо, что сегодня понедельник, – заметил Кудрявцев, когда принесли водку. – Вчера тут полно народу было, шум, гам… А нынче мы, вроде, одни…

– Не совсем, – говорю, – одни. Вон, в углу, под фикусом – некий господин в одиночестве пьет чай с лимоном. И читает газету. Очень строгий у него вид… уж не шпик ли это?

– Да это же Крутовский! – радостно сказал Филимонов. – Лучший в городе врач, журналист… и вообще – умница… Владимир Михалыч! – крикнул он ему. – Не хотите присоединиться?

Крутовский надел очки, разгладил бородку, внимательно глянул в нашу сторону – и приветливо помахал рукой.

Филимонов вскочил, подбежал к его столику, быстро стал уговаривать. И уговорил. Крутовский покачал головой, прихватил свой стакан с недопитым чаем и газету и неспешно перешел за наш столик. Познакомились, обменялись комплиментами. Последовали дежурные вопросы о цели моей поездки на Сахалин (если честно, порядком поднадоевшие – это же каждому надо объяснять: зачем, почему я еду, – а как объяснишь, если толком и сам не знаю), и я отделался от этих вопросов небрежной шуткой, что Крутовскому не очень понравилось. Видно сразу, что человек он серьезный, шутить не любит.

Принесли уху, закуски.

– Предлагаю выпить за знакомство, – подмигнул Филимонов, разливая по рюмкам. – И вам тоже, Владимир Михалыч? – Меня увольте, – насупился Крутовский, – я не пью. А вы, Антон Павлович, кажется, бывший врач?

– Врачи бывшими не бывают, – улыбнулся я. – Медицина моя жена, литература – любовница. А в чем суть вашего вопроса?

– Вы, как врач, преотлично ведь знаете всю пагубность алкоголя для человеческого организма…

– Разумеется, – кивнул я и тут же выпил полную рюмку. – Ваше здоровье, господин Крутовский…

Он еще пуще нахмурился. А меня словно бес под ребро толкнул.

– Знаете ли вы, коллега, – говорю ему, – что на Сахалине есть деревня, которая называется «Хуй-э»?

Крутовский вспыхнул.

– Вы считаете это остроумным?

– По-моему, забавно… А что?

Кудрявцев фыркнул. Филимонов уставился на меня – и захохотал. Крутовский вздрогнул от его смеха, потом опустил глаза и долго помешивал ложечкой остывший чай.

– Ну-с… и как вам Сибирь-матушка? – спросил он меня после томительной паузы. – Вы ведь многое в пути повидали?

– Да уж, – говорю, – насмотрелся. Пока до Красноярска ехал, чуть с тоски не помер. Одна степь да грязь, да дожди бесконечные. И от холода едва не околел. А на станциях – клопы, тараканы, еда сквернейшая. На Иртыше чуть не утонул…

– Ну а в городах? Вы в Томске останавливались? С местной мыслящей интеллигенцией встречались?

– Местная интеллигенция, – говорю, – мыслящая и не мыслящая, с утра до ночи пьет водку… вроде нас, грешных.

– Вы, верно, шутите? – И Крутовский поднял брови. – Это вы о ком говорите?

– Об интеллигенции, о ком же еще, – и я посмотрел на него с нежной улыбкой, а он аж побагровел. – Особенно жаль мне интеллигентных ссыльных, которые тоже очень скоро начинают спиваться…

– Да кто же их спаивает?

– А местная интеллигенция и спаивает, – сказал я, с ухмылкой следя за выражением его лица. – Нет, не ссыльные деморализуют население, а население – развращает и спаивает ссыльных…

– Извините, но это… это… это просто какой-то бред! – вскрикнул Крутовский, нервно звеня ложечкой в пустом стакане. – Вы меня, конечно, простите, но это пошлость – так легкомысленно и безответственно судить о сибирской интеллигенции!

– У нас с вами разное понимание пошлости, – заметил я. – По мне, очень пошло произносить прописные истины и выдавать желаемое за действительное…

– Как патриот Сибири, как гражданин – я не могу терпеть эти оскорбительные слова!

– Так, может, вы меня на дуэль вызовете? – говорю. – Вот будет потеха!

– Господа, господа! – испугался Филимонов. – Успокойтесь, господа! Владимир Михалыч, пожалуйста, не сердитесь. Антон Палыч, конечно же, пошутил… ведь вы пошутили, Антон Палыч?

– Отчасти пошутил, – говорю, пожимая плечами, – я ведь известный юморист… Но могу и всерьез повторить, что в Сибири пока что нет никакой культурной жизни. Ну, конечно, Томский университет… ну да, несколько мыслящих личностей, вроде вас, господа, и особенно вас, глубокоуважаемый господин Крутовский… Но все это – тончайшая пленка! А в массе – вся ваша так называемая интеллигенция знает лишь одни развлечения – плохие трактиры, семейные бани да многочисленные дома терпимости… Что, я не прав?

– Клевета! – вскочил Крутовский и вскинул руки, сжатые в кулаки. – Это пошлость и гадость – то, что вы говорите! Это пьяный бред!..

– Ну-у, батенька, а ведь я вас не оскорблял, – говорю, продолжая посмеиваться. – И выпил я всего лишь две рюмки… Вы уж, пожалуйста, поаккуратнее выражайтесь, а то я тоже могу обидеться…

– Господа, господа! – снова кинулся нас мирить Филимонов. – Да что ж это вы, ей-Богу? Нашли о чем спорить! Я уверен, вы оба настоящие патриоты, и у Антона Палыча тоже болит душа за русский народ…

– Вы в этом уверены? – усмехнулся я.

– Ну, не будем, не будем ссориться, – и Филимонов ловко разлил водку по рюмкам. – Предлагаю выпить за мир и процветание. За будущую великую и свободную Сибирь!

– Согласен, – кивнул я. – За будущую – согласен… Владимир Михалыч, да не смотрите вы на меня волком. Нельзя ж быть таким убийственно серьезным!..

– Ну, не все же такие юмористы, как вы, – хмуро пробурчал Крутовский. – Извините, что испортил вам веселый вечер. Вы, господин Чехов, большой шутник… Но есть вещи, над которыми шутить нельзя, недопустимо.

– Что ж мне теперь, застрелиться – для вашего морального удовлетворения?

– Извините… но я не могу продолжать беседу в подобном тоне. – И Крутовский встал и раскланялся. – Всего хорошего, господа. Желаю вам славно провести вечер. – И он направился прочь и ни разу не оглянулся.

– Очень жаль, – тихо произнес молчавший до этого Кудрявцев. – Такой хороший человек, и вот – обиделся…

– А все я виноват, – сказал я, горестно вздыхая и чувствуя себя и впрямь провинившимся. – Человек он, конечно, хороший, но уж слишком серьезен… до неприличия. Впрочем, господа, вы потом ему непременно передайте мои глубочайшие извинения. И дернул же меня черт с ним спорить! Сам других всегда учу, что истина в спорах не рождается, одна вражда… и вот – не удержался. Словно бес за язык тянул! Может, все оттого, что я давно водки не пил? Я ведь в дороге совсем не пил, только курил. И не тянуло, честное слово. А тут, с вами, в такой душевной компании… рюмку выпил – и развезло!