Майский сон о счастье - Эдуард Русаков

– ЭТО Я, НЕ ПУГАЙТЕСЬ…

– прошептала хозяйка, приоткрывая дверь. – Мне показалось, что вы меня звали…

– Вам показалось. Я спал.

– Тогда извините, что разбудила.

– Бог простит… Вы хотите что-то еще сказать?

Она молча стояла на пороге – в ночной рубашке, стройная, с распущенными волосами, с керосиновой лампой в руке… было заметно, как под рубашкой вздымается грудь… на лице – смущенная улыбка… ямочки на щеках… Вечная история… Смешно и грустно… И самое-то смешное – я сам не хочу, чтобы она уходила… И самое грустное – она мне нравится, эта чудачка, и я сам себе боюсь в этом признаться.

– Я пойду… извините…

– Но ты же не хочешь уходить?

– Не знаю… Как быть, что делать… – бессмысленно прошептала она, отводя свои светло-серые, свои рысиные…

– Тут уже ничего не поделаешь, – сказал я, – с этой напастью одна ты не справишься…

– О чем вы?

– Сама знаешь, о чем. Ну ладно, иди ко мне. Все равно нынче выспаться не удастся. Только лампу свою погаси.

– Как быть, что делать… – повторила она и приблизилась к моей кровати. – Господи, прости меня, грешную…

– Господь простит, – пообещал я ей. – Он всех прощает. Иначе бы все мы без исключения попали в ад… Ну, ложись скорее. Чего тут еще рассусоливать… Завтра покаешься! – Я поморщился – так противен вдруг показался мне собственный притворный голос. И я тихо добавил: – Ложись, прошу тебя…

– Вам легко говорить… а вот что бы сказал мой покойный муж?

– Тьфу ты, господи. Ничего бы он не сказал. Он бы тебя тоже простил. Ты – живая, еще молодая, ты должна жить и любить. В этом нет греха… – И я обнял ее, притянул к себе. – Ну, чего ты так напряглась? Расслабься, глупая! И почему ты такая холодная? Как ледышка!

– А вы – горячий… у вас небось жар? И как блестят ваши глаза! Даже в темноте видно… Мне почему-то кажется, что я вас раньше где-то уже встречала…

– Только не говори, что я похож на твоего мужа…

– Что-о?..

– И, умоляю, не вздумай сейчас читать стихи!

– Какие стихи? – удивилась она, слегка от меня отстраняясь.

– Да так… это я пошутил… извини… – И я зажал ей рот поцелуем. – И ни слова больше. Ни слова! Ни слова. Сейчас я тебя согрею. Вот так… и вот так… и вот так… ну вот видишь, как хорошо… а ты чего-то боялась… все будет хорошо… все будет… надо только болтать поменьше… и стихов не надо читать… и не надо каяться… и не надо клясться… и не надо молиться… и все будет отлично… и мы с тобой, Олинька, еще отдохнем… мы увидим небо в алмазах… ты только не говори ничего… ни слова… ни звука… и меня не слушай – я просто пьян… а завтра мы проснемся и все забудем…

СОН О СЧАСТЬЕ

В эту майскую ночь, уже под утро, мне приснился огромный вишневый сад, цветущий и благоухающий, и я гулял по этому райскому саду вдвоем с замечательной, чудной женщиной, которую звали Ольгой… но это была не та Ольга, что лежала, сладко посапывая, рядом со мной… и не та, что недавно читала в борделе стихи про кающуюся Магдалину… это была совсем другая женщина, которую мне еще предстояло встретить и с которой мне предстояло испытать недолгое и нелегкое счастье…

– Их либе дих, – говорила она мне почему-то по-немецки, и смех ее был звонок и мелодичен, а взгляд ее темных глаз был полон любви и печальной свободы.

– Данке шён, майне либе мэдхен, – шутливо отвечал я ей тоже по-немецки.

И мы, как дети, взявшись за руки, бегали по вишневому саду – счастливые, влюбленные и невинные, хотя вряд ли это возможно – сохранить невинность, будучи влюбленным… но ведь нам это удавалось! Ей-богу, нам это удавалось! Во сне удается все, даже самое невозможное, во сне сбываются самые несбыточные мечты и фантастические планы… во сне я написал свой роман, о котором наяву лишь мечтал безнадежно и тщетно… во сне я исцелился от своей неизлечимой чахотки… во сне моя лукавая женщина мне ни разу не изменила и осталась верна навеки…

…А потом мы с ней заблудились… заблудились в вишневом райском саду… заблудились и бесконечно долго плутали по узким тропинкам под цветущими и благоухающими вишнями… и не было, не было выхода из этого райского лабиринта…

– ДОКТОР, ВЫ ЖИВЫ? ХА-ХА! –

– разбудил меня громкий стук в дверь и хриплый голос поручика Меллера. – Экипаж давно ждет! Мы опоздаем к плашкоуту!

– Да, я сейчас… я мигом!

Глянул на карманные часы, лежащие на полу – Бог ты мой, проспал!

– Оля, Оля, проснись! Мне пора! Мы проспали! – тормошу сладко спящую хозяйку.

Она вздрагивает, просыпается, ойкает, закрывает помятое лицо ладонями.

– Не смотри на меня, – шепчет.

– Фу ты, Оля…

Соскакиваю, быстро одеваюсь, наспех умываюсь. Даже побриться некогда!

– Ой, как стыдно, – бормочет Ольга, – я ведь хотела уйти к себе под утро… хотела вам чаю приготовить… и вот – проспала. Там теперь народу полно… Что про меня люди скажут?

– Скажут: молодец-баба! – хохотнул я, подмигивая ей. – Чего скуксилась, глупая? Ну, мне пора.

– Как?! Вы уже уходите? – Она растерялась, она стояла передо мной в смятении, вся помятая, разрумянившаяся, простоволосая, она глядела на меня своими светло-серыми, блестящими от слез глазами. – И это – все?..

– Я ведь предупреждал, что сегодня уеду, – сказал я, отводя виноватые глаза, надевая пальто и хватая чемодан. – Только без слез, моя милая… а то ведь и я – заплачу.

– Ты не заплачешь, – прошептала она. – Ты только снаружи горячий… а сердце у тебя ледяное…

– Хорошо сказано, – одобрительно кивнул я, – почти стихами заговорила… Ну, прощай же, моя недолгая радость. Спасибо тебе, голубка. За все спасибо.

Я притянул ее к себе, поцеловал в душистые волосы.

– А если будет ребеночек?.. – жарко шепнула она мне в подмышку.

– Это бред, – и я рассмеялся, отстраняя ее от себя.

– Ну а вдруг?..

– Назовешь его Эдуардом… Шучу, конечно! Ну ладно, душенька, мне пора. Неудобно перед товарищами… Прощай!

К ПЕРЕВОЗУ МЫ ВСЕ-ТАКИ ОПОЗДАЛИ

Когда наш тарантас подъехал к Енисею, плашкоут, именуемый здесь «самолетом», уже отчалил от берега. Значит, придется часа полтора дожидаться следующего рейса.

Все эти полтора часа я слонялся по набережной и любовался могучей рекой и живописными горами на другом берегу, и думал о том, как женская, пусть и мимолетная любовь может волшебно преобразить даже совсем чужой ландшафт, сделав его величественным и прекрасным. Ибо по-настоящему мы ведь любим лишь те места, где нас когда-то любили…

И потом, когда плашкоут вернулся, и когда я уже стоял на его борту и смотрел на уплывающий берег, мне все казалось-мерещилось, будто кто-то неразличимый меня провожает оттуда любящим взглядом, кто-то машет, машет мне вслед белым платком…