Механика небесной и земной любви - Айрис Мердок

– И ко всему прочему ты еще влюбился в Кики Сен-Луа.

– Прекрати, – сказал Блейз.

– Влюбился. Сегодня ночью ты звал ее по имени.

– Не сочиняй. У нас хватает неприятностей и без твоих дурацких выдумок.

– Ты подвозил ее в Лондон на своей машине.

– Откуда ты знаешь?

– Почуяла. По запаху определила.

– Ясно, Пинн доложила. Пинн нарочно подсадила ее ко мне в машину, а сама смылась, чтобы мне пришлось везти ее подружку домой. Но я довез ее только до станции и там высадил.

– Целовался с ней?

– Нет, конечно.

– Врешь. Хорошенькая у нас получается семейная жизнь. Ничего странного, что тебя так тянет обратно в Худ-хаус, к дорогой женушке.

– Перестань. Эмили, прошу тебя. Так можно окончательно свихнуться, я не хочу…

– Я тоже, – сказала Эмили. – Но должна же я как-нибудь выяснить, что ты собираешься делать дальше.

– Собираюсь жить здесь, с тобой, и делать все, чтобы ты наконец была счастлива.

– Честно? Но ты понимаешь, что если оступишься еще раз, то…

– Понимаю, понимаю.

– Смотри же. Я купила три фуксии нам на балкон. И ошейники для котов.

– Я же сказал тебе, чтобы ты не покупала им ошейники – они могут удушиться.

– Самим бы нам удушиться.

– Да уймись же, Эмили!

– Какое у тебя несчастливое лицо. Родненький мой, ну почему мы с тобой не могли встретиться как люди, без этого ада, почему ты не дождался меня? Иди сюда, становись на колени, смотри на меня.

Блейз встал со стула, сделал шаг и, опустившись на колени, стал вглядываться в правдивые, невозможно синие глаза Эмили Макхью. «Да, я принадлежу ей, – думал он с таким беспросветным отчаянием, что от этой беспросветности даже как будто становилось легче. – Но, господи, что с нами будет? Если бы знать…»

– Мы должны любить друг друга, это единственная наша работа, – сказала Эмили. – Это единственное, что мне осталось. Да и тебе тоже – если тебе жизнь дорога. Ну же, Блейз, постарайся продержаться, постарайся быть героем – ради меня!

– Да. Я постараюсь.

«Это он сейчас так говорит, – думала она. – Сейчас он мой, он со мной. Но как его удержать? От страха я становлюсь жестокой – и мучаю его, мучаю. Казалось бы, все наконец стало реальностью и у нас должно быть столько счастья – море. А он бесится, сходит с ума. А я даже не могу помочь ему, пожалеть – не имею права. Вот он выкинет какую-нибудь глупость, изменит мне – что тогда? Смогу ли я это вынести? Господи, как хочется простого человеческого счастья! Я бы все делала для Блейза, всю бы себя ему отдала – и радовалась бы. Ах, зачем он меня не дождался? Как могло случиться, что счастье было от нас в двух шагах – и не притянуло к себе нас обоих словно магнитом?»

«Да, – думал Блейз, – я принадлежу ей. Но боже, боже, что мне делать с Харриет? И на кой черт я нужен любой женщине, когда вся моя жизнь разбита вдребезги? Я должен бороться за себя, должен заботиться о собственных интересах. И денег уже не осталось, но не могу же я брать взаймы у Монти. (Или могу?) Нужно встретиться с Харриет. Я ничего не решу, пока не поговорю с ней еще раз».

Вслух он сказал:

– Хорошо, я привезу Люку. Съезжу за ним сегодня.

– Ты не за Люкой хочешь съездить, – сказала Эмили. – Ты хочешь встретиться с ней. Я уже вижу по глазам. Никуда ты не поедешь. Люка вполне может побыть некоторое время там. Думаю, ты все-таки прав, пока мы оба в таком ужасном состоянии, лучше, если его здесь не будет. Не поедешь, ладно?

– Ладно. Не поеду. – Все равно поеду, решил он, медленно поднимаясь с колен. Что-нибудь придумаю. – Так я правда звал во сне Кики?

– Ах, значит, ты веришь, что это возможно?!

– Где Кики? – спросил Дэвид. – Ты привезла ее, как обещала?

– Что с тобой? – удивилась Пинн. – У тебя такой вид, будто ты вот-вот в обморок хлопнешься. Неужто от любви?

– Мать только что уехала, – сказал Дэвид.

– Как – уехала? Без тебя? Ах ты, бедняжечка. Послушай, давай зайдем в дом, по-моему, тебе лучше присесть.

Когда Дэвид вернулся домой, Пинн уже стояла в палисаднике перед Худ-хаусом и заглядывала в окна.

Он отпер дверь и вошел, Пинн вошла следом. В доме было странно пусто, Дэвиду даже почудилось, будто он слышит эхо собственных шагов. Машинально он прошел на кухню. На столе лежала записка: Харриет объясняла Эдгару, как кормить собак. Дэвид огляделся. Зрелище покинутой кухни показалось ему невыносимо печальным. Он снова вернулся в прихожую, оттуда прошел в гостиную и упал на софу. Тоска повергла его ниц, он чувствовал себя обессиленным, будто его свалил какой-то очень тяжелый грипп.

Его мать уехала, бежала. Он должен был ехать вместе с ней. Он выслушал ее, со всем согласился. Обговорили время, позвонили в школу. Он даже собрал свои вещи и вынес чемодан в прихожую. Сегодня он проснулся рано, заглянул в кухню: мать и Люка завтракали. Мать выбежала за ним с чашкой кофе в руке, обняла его страстно и торопливо (хозяйка дома, обнимающая в прихожей молодого лакея) и прижалась разгоряченной щекой к его щеке. «Перетерпи немного, – шепнула она. – Ты мне очень нужен!» Раньше она никогда с ним так не говорила. Поезд отходил в одиннадцать, такси было заказано на десять тридцать.

В девять тридцать Дэвид тихонько выскользнул из дома. Направился, как всегда, в сторону новой автострады – по тропинке, знакомой от первого до последнего изгиба, через горбатый холм, на котором еще недавно паслись черно-белые коровы. Зеленая изгородь, тянувшаяся раньше вдоль тропинки, была уже выкорчевана, от нее остался ров, заваленный синими пластиковыми мешками с цементом. Скоро здесь тоже появится новое домовладение. Автострада была уже достроена и открыта: пока Дэвид, стараясь не считать минуты, взбирался на холм, до него долетал непрекращающийся гул. Ровная бетонная поверхность, с которой он успел почти сродниться, о которую грел когда-то спину, томясь безмерным одиночеством, превратилась теперь в скоростную трассу. По ней мчались сверкающие автомобили, а на ближней полосе – Дэвид содрогнулся, когда увидел, – лежал задавленный заяц, размазанное по бетону месиво из меха и крови. Насыпь, еще недавно бурая, вулканообразная и нелепая посреди цветущего луга, была теперь выровнена, засеяна травой и уже начала зеленеть, словно торопясь слиться с пейзажем.

Сначала Дэвид собирался просто побродить по окрестностям час или полтора, а когда поезд уедет, вернуться. Он старался не думать о том, что будет, когда вернется, – застанет он мать дома или нет. Он чувствовал себя как человек, ушедший, чтобы не видеть смерть ближнего. Или как выносят тело. Когда он вернется, все уже будет кончено, и в доме будет, конечно, плохо, страшно – но чисто. Ах, сколько грязи и скверны, сколько нечистоты накопилось в его прекрасном, родном и любимом доме! Чего стоит один вид матери и Люки: как они все время о чем-то перешептываются, пересмеиваются, оглаживают Лаки, оглаживают друг друга – будто нарочно отобрали у Дэвида звание сына, чтобы высмеять и выставить его в карикатурном виде. Мать не ведает, что творит, думал он, иначе она бы этого не творила. Да, он собирался просто побродить где-нибудь, но потом как-то само собой получилось, что тропинка привела его почти к самой железнодорожной станции, откуда можно было проследить за отходом поезда.