Великий Столыпин. "Не великие потрясения, а Великая Россия" - Сергей Степанов

На самом деле инициатором контакта выступил сам Богров, буквально навязавший услуги столичной политической полиции. Затем Богров затеял малопонятную игру. О всех встречах с эсерами он докладывал фон Коттену. Егор Лазарев, много лет спустя размышлявший над этой историей, пришел к выводу, что «он [Богров] вошел в сношения с фон Коттеном для лучшего достижения своей цели». По мнению Лазарева, Богров вел себя безупречно: письмо, послужившее предлогом для знакомства, он полиции не передал и ничего компрометирующего не сообщал. Лазарев и предположить не мог, что его, конспиратора почти с полувековым стажем, обвели вокруг пальца, как неопытного новичка. Богров передал письмо жандармам, которые его вскрыли и скопировали. Однако полковник фон Коттен тоже был обманут. По сообщению агента, разговор с Лазаревым носил пустяковый характер. Любопытно, что бы сказал начальник охранного отделения, если бы узнал об истинном характере переговоров. Он вряд ли счел бы пустяками просьбу своего осведомителя дать ему санкцию на убийство Председателя Совета министров.

Складывается впечатление, что 1910 г. являлся для Богрова неким перепутьем. Он вполне мог повернуть в любую сторону. Может быть, он действительно хотел получить помощь эсеров в подготовке покушения. А может быть, он собирался спровоцировать Лазарева и выдать его, как в свое время выдал Мержеевскую. Богров, безусловно, обдумывал громкий террористический акт. Но он не предпринимал никаких шагов для его реализации. Нет сведений, что он следил за премьер-министром или изучал организацию его охраны. Однажды Богров столкнулся со Столыпиным во время посещения министром станции городского водопровода. Непредвиденный случай был упущен, потому что у Богрова не было при себе оружия. К тому же он еще не принял окончательного решения и вряд ли стал бы стрелять, даже имея браунинг в кармане. Уехав из столицы, Богров по сути отказывался от своего замысла, так как тогда еще не было известно о предстоящей поездке премьер-министра в Киев.

Когда несколько месяцев спустя киевляне заговорили о приезде высоких гостей, Богров проявил к этому полное равнодушие. Он продолжал вести обычный образ жизни. Судя по письмам отцу, он был занят каким-то подрядом, который за взятку взялся устроить ему городской инженер. Казалось, ничто не предвещало трагедии. Что же заставило его броситься в отчаянную авантюру?

На этот вопрос на следствии Богров ответил не сразу. Он играл роль героя, стоявшего над толпой и презирающего людские предрассудки. Свобода воли – вот лейтмотив его поступков. Захотел – и помог полиции выловить разбойников, прикрывающихся анархистскими лозунгами. Захотел – и, воспользовавшись доверием полиции, избавил страну от вдохновителя реакции. Но на суде Богров до основания разрушил этот образ. Он заявил, что его заставили совершить террористический акт. По его словам, в марте 1911 г. «явился ко мне один господин, присланный из тюрьмы. В это время как раз многие поотбывали наказание и стали делегатами партий, скопившихся в тюрьмах, товарищи требовали от меня объяснений по провокации»[395].

Требования становились все настойчивее. В июне делегаты, на сей раз из Парижа, добивались от Богрова отчета в растраченных партийных деньгах. Затем группа «Буревестник» прислала ему грозное письмо. «Наконец, – показал Богров, – около 15 августа явился ко мне один анархист, заявил мне, что меня окончательно признали провокатором, и грозил об этом напечатать и объявить во всеобщее сведение. Это меня страшно обескуражило, так как у меня много друзей, мнением коих я дорожил»[396]. Уличенному осведомителю предложили реабилитировать себя террористическим актом. В случае отказа его ждала смерть от рук анархистов. Срок был определен до 5 сентября, последнего дня киевских торжеств.

Богров утверждал, что анархисты не требовали убийства Столыпина. Их запросы были гораздо скромнее. Агенту предложили покончить с начальником охранного отделения. Впрочем, на прощание делегат от анархистов сказал, что во время торжеств у Богрова будет большой выбор. Сам Богров якобы планировал убийство Кулябко и с этой целью явился к нему на квартиру ночью 31 августа. Но сонный Кулябко вышел к нему и завел доброжелательный разговор. У Богрова не поднялась рука на беззащитного человека в халате – «если бы Кулябко был в мундире, то я бы его убил». Богров свел разговор на мнимых террористов, получил инструкции и ушел.

В театр, как пояснил Богров, он шел без определенного плана, а убийство премьер-министра совершил почти бессознательно: «Остановил я свой выбор на Столыпине, так как он был центром общего внимания. Когда я шел по проходу, то если бы кто-нибудь догадался спросить меня «Что вам угодно?», то я бы ушел, но никто меня не удержал и я выстрелил два раза»[397].

Показания подсудимого полностью меняли картину преступления, воссозданную следствием. Как минимум требовалось отложить разбирательство и провести доследование. С другой стороны, надо было учитывать политическое положение. Крайне правые восприняли бы это как попытку спасти убийцу от возмездия. Любой суд оказался бы в сложной ситуации. Любой, но не военно-окружной. Высшие власти недаром возлагали надежды на судей из строевых офицеров, не искушенных в юридической казуистике. Военный суд рассудил просто. Факт преступления налицо, признание подсудимого имеется. Что же касается мотивов, то это второстепенное дело.

Тем не менее после вынесения смертного приговора было проведено некое подобие дополнительного расследования. Занимались этим не судебные органы. Допрос смертника, являвшийся, вообще-то говоря, небывалым прецедентом, проводил подполковник Иванов. На суде Богров уже назвал имена и клички анархистов, подтолкнувших его на преступление. Но жандармов интересовали подробности, и смертник охотно пошел им навстречу. Он опознал названных им лиц на фотографиях, хранившихся в полицейском архиве, а также высказал предположения о том, где скрываются анархисты. По своей воле Богров рассказал о двух тайниках с типографским шрифтом и оружием. Предсмертные показания Богрова чрезвычайно затруднили задачу его будущих защитников. Трудно было отрицать, что их герой продолжал выдавать товарищей, стоя на краю могилы. Ведь жандармский подполковник расспрашивал Богрова не ради праздного любопытства. Циркуляр о розыске названных им лиц немедленно был послан во все жандармские управления и охранные отделения.

«Господин, присланный из тюрьмы», был арестован через несколько дней после казни Богрова. Его звали Петр Лятковский. Когда его привезли в Киев, то случайно или намеренно поместили в ту же камеру Косого Копонира, которую занимал выдавший его Богров. Лятковский нашел на тюремном табурете письменное послание от своего предшественника: «Здесь сидел Богров – убийца Столыпина». На допросах Лятковский, что называется, работал под дурачка. На вопрос, знаком ли ему Богров, он с готовностью ответил, что знает его с детства. А когда у следователей загорелись глаза, невинно пояснил, что имеет в виду героя произведения Сергея Аксакова «Детские годы Багрова-внука». Что же касается Дмитрия Богрова, то Лятковский категорически отрицал знакомство с ним. Лятковского держали в тюрьме полгода, но, не добившись от него признания, выпустили на волю, а дело об анархистах прекратили.